Arno - Тяжёлая вода [СИ]

Любой офицер флота хоть раз да бывал в адмиралтействе, а любой, кто там бывал, не любил там бывать и стремился избежать появления там всеми доступными способами. Мигит не был исключением. Он на личном опыте убедился, что даже самые простые просьбы эти позорные обезьяны могли растягивать на долгие дни, чиня искусственные препоны, чтобы потешить свои гнилые душонки. А уж что касалось такого дела, как увольнение из флота Его Величества…

Нет, успеха тут точно не добьешься. Невозможно добиться такого меньше, чем за месяц. Надо быть реалистом, а с точки зрения объективной реальности это попросту нереально.

Об этом Мигит сказал Лейсу.

— Не выйдет.

Но тот лишь снова рассмеялся своим удивительно живым золотистым смехом и хитро подмигнул.

Мигит достаточно давно знал Лейса, чтобы как следует распознать его характер. Лейс был человеком удивительной энергии. Словно неиссякающий живой источник, он заражал всех своей сумасшедшей жизненной силой. Видеть Лейса спасовавшим — хотел бы Мигит посмотреть на такое. Это был человек — четырехлистный клевер. Человек, которого не согнуть ничем. Он действовал не по правилам не потому, что намеренно нарушал их, а потому что просто их не знал. Для него не было ничего непреодолимого, и никакая трагедия в его понимании не была окончательной, никакой успех — максимально возможным.

Но как — искренне недоумевал Мигит, — как, ради бога, как он собирается одолеть этот хлев змеиный?

Уверенное и довольное выражение лица Лейса, никогда по-настоящему не покидавшее его физиономию (он и родился, наверняка, таким же ловкачом), и его внутренне энергичное движение невольно заражало и окружающих.

Удивительная аура окружала этого подозрительно восхитительного человека, и слова «Все пройдет как по маслу» звенели в этой ауре, принося спокойствие и уверенность в сознание тех, кого он называл своими друзьями. Потому и Мигит словно бы немного приободрился, когда Лейс еще на ходу лихо выскочил из кареты и бодро зашагал ко входу в красивое четырехэтажное здание адмиралтейства, который охранялся стоящими смирно гвардейцами в парадных красных мундирах и блестящих традиционных авантийских шлемах.

И все же, как, черт возьми? Как он собирается…

Сохраняя в душе некоторый огонек веры, Мигит тем не менее, все же не изменял уверенному скепсису в отношении планов друга. И предчувствия его не обманули: когда Лейс подробно изложил свое дело, клерк, с довольным видом, ядовито-вежливыми словами назвал им список дней, по которым присутствуют все необходимые люди и комиссии. Список был длинным, а свидетельства, которые выдавали названные чиновники и комиссии, имели срок действия. Так выходило, что к тому времени, когда Мигит приблизится к концу списка, истекут сроки справок, выданных теми, что в начале.

Когда они с Лейсом отошли от конторского окна, Мигит с легким удивлением отметил, что лицо друга выражает несвойственную ему… абсолютно не свойственную ему озадаченность.

Неужели? — думал про себя Мигит с легким холодком в груди, — неужели и этого пройдоху кто-то наконец уел?

Лейс искоса глянул на Мигита. Лицо его застыло неподвижно, а уголки губ поползли вверх.

Черт! — в сердцах мысленно произнес Мигит.

— Ты поверил, — сказал Лейс, довольно ухмыляясь. — Правда! Ты поверил, что этот глист нас одолел.

Он тронул Мигита за плечо, направляя обратно к конторскому окну. Когда они вернулись к месту недавнего поражения, — поднял палец, показывая — жди и смотри, — и полез рукой во внутренний карман пальто.

Что он достанет оттуда? — гадал Мигит, — заряженную пудовую гаубицу? А может, сразу Архистратигов Меч, что поразит этот темный гадюшник светом небесным?

Будь оно так, я бы удивился меньше, — подумал он мгновением позже, пораженный до оцепенения, когда наконец увидел тайный козырь друга.

Это была твердая красная бумага с королевским львом и большой золотой печатью в верхнем левом углу.

Лейс положил бумагу на контору, и золотая печать увесисто грохнула по дереву.

— Ты знаешь, что это такое, приятель?

Конечно знает, подумал Мигит. Это все знают. Таких грамот было не больше дюжины на всю империю. Назывались они официально — Его Королевского Величества Исключительная Диплома. Название замысловатое и неясное человеку, плохо знакомому с бюрократией и делопроизводством. В народе такие бумаги получили более простое и натуральнее отражающее их суть название — королевская ломовая. Предъявитель такой бумаги по своим возможностям в империи был буквально равен королю, и лишь королевским приказом его распоряжения могли быть отменены. Размахивая ломовой бумагой, можно было ногой открывать двери парламента и банковские сейфы, требовать армии и корабли, и вообще, задействовать любые ресурсы, какие только можно себе представить.

Через пять минут Лейс, по обычному крайне довольный, и Мигит — все еще потрясенный увиденным, а также задним числом официально прошедший все необходимые комиссии и слушания, и благополучно уволенный с королевской службы с повышением звания до командора, пусть и без пенсии (как уверял Лейс, она Мигиту не понадобится), уже садились в карету.

Они сели рядом, не глядя друг на друга. Карета тронулась. Лейс не спешил начинать разговор, да и вообще, судя по виду, не испытывал никакой потребности объясниться.

В голове Мигита все перемешалось от увиденного чуда, которое друг явил ему как бы между делом, и вопросы лезли на ум, перебивая друг друга.

— Откуда? — только и выдавил Мигит.

— Я бы хотел сказать, что она моя. Но это было бы неправдой. Мне ее дал один очень влиятельный миссир, с которым я собираюсь тебя познакомить. Мы как раз направляемся к нему. Ты мог слышать его имя раньше. Его зовут Иеразия Галивал.

Галивал?

Тот самый Галивал, который советник по безопасности в имперской палате заморских земель?

Тот самый Галивал, который…

По лицу Лейса Мигит понял, что выдал свой промелькнувший в голове на мгновение испуг.

— Пора взглянуть своим страхам в лицо, друг. Без этого никак. Но поверь мне, все будет не так плохо, как ты подумал. Ничего страшного в этом на самом деле нет. И юная мессера Греясс очень сильно… изменилась за то время, пока вы с ней не виделись. Я думаю, ты оценишь.

И что же я должен оценить, подумал Мигит. Прошло полгода с нашей последней встречи, и уже тогда она была вполне… Уж не пытаешься ли ты сыграть на моей прежней хлыщевской натуре? Если так, то напрасно. Я давно уж не тот. Я надеюсь…

Мигит давно привык думать так, словно эти мысли были его словами. По причине понятного нежелания лишний раз говорить вслух, он научился мысленно разговаривать сам с собой. Могло показаться, что такой разговор построен по всем лекалам одного из главных признаков помешательства, но Мигит ничего дурного в этом не видел. В его сознании все звучало так, словно он действительно беседовал, пусть и сам с собой. Он научился мысленно продуцировать на слова свой голос. И звучал этот голос не так, как он некогда разговаривал. Не было в нем ни самолюбования, ни энергичного и воодушевляющего звона. Он не был также и разбитым, старым. Не то, что неприятным, скорее — что-то мрачное и непонятное звучало теперь в его мысленных словах. Совсем небольшое, смутное и едва уловимое, но в то же время довольно явное. Изменился внутренний голос.