Дарья Снежная - Роли леди Рейвен. Книга вторая

Я почувствовала, как на плечи легли тяжелые ладони, сжали и потянули вверх, заставляя вспять. Усилие воли — и ресницы все же, дрогнув, поднялись, чтобы явить мне герцога во всей его взбешенной персоне.

— Цела? — коротко поинтересовался он. Ярость в голосе клокотала и бурлила, и если бы фраза не была такой короткой, то наверняка обрушилась бы на меня волной цунами.

Я коротко кивнула и невольно дернула плечом, словно хотела сбросить лежащую поверх него ладонь. Только что пережитый страх быстро сменился злостью, досадой и обидой на мир, от которой ужасно щипало глаза.

Кьер руки не убрал, но и заключать меня в утешительные объятия отнюдь не торопился.

— Ваша светлость, — со стороны вдруг раздался голос Стивенсона.

Я повернула голову и увидела его сидящим на корточках возле одного из валяющихся на мостовой тел. Судя по позе, мужчина вывалился из окна и свернул себе шею.

— Я должен принести вам свои извинения, ваша светлость, — произнес Стивенсон, выпрямившись и виновато склонив голову. — И я пойму, если после случившегося вы выставите меня вон.

— Брось, ты сделал все что мог, — отмахнулся Кьер. — У них были маги, и неплохие…

— Нет, ваша светлость. Не в этом дело. — Охранник указал на тело у его ног. — Я знаю этих людей. Они нападали на меня. Они меня хотели убить. Я имел несколько неприятных столкновений с жителями этого округа и должен был подумать о том, что слишком многие мне здесь будут не рады. И предложить вам подыскать замену для охраны леди Рейвен здесь. Я был глуп и самонадеян. И из-за меня леди Рейвен могла пострадать.

На удивительно пустынной улице — ни вам любопытствующих зевак, ни спешащих к месту происшествия констеблей, оглашающих округу свистом, — будто и не произошло здесь только что магической битвы, теперь возникла немая сцена.

Я не могла понять, говорит Стивенсон правду или по каким-то одному Богу ведомым причинам пытается выгородить меня в герцогских глазах. Хотя с чего бы ему это делать? Не мог же он знать о нашей ссоре? Или получил особенные указания перед моим визитом на черный рынок? Если да, то выходит, я и моя собственная самонадеянность тут и ни при чем? Более того, если так подумать, то не будь здесь навязанного его светлостью охранника…

Я окончательно запуталась в размышлениях о том, кто прав, а кто виноват, и, судя по несколько озадаченному лицу Кьера, его сейчас терзали похожие размышления. Вот только вместо того чтобы углубиться в разбирательства, герцог выпустил мои плечи и негромко произнес:

— Так. Потом разберемся. Отсюда надо уходить.

После чего взял меня за руку, как ребенка, и повел прочь. Что удивительно, шаг он при этом сдерживал, и лететь за ним, мелко перебирая ногами и чувствуя себя собачкой на поводке, мне не приходилось.

Кьер свернул в какой-то проулок, не доходя до площади, где осталась моя пролетка, и я невольно дернулась туда. Черный взгляд ожег недовольством, и я ответила ему раздраженно:

— Я должна отпустить извозчика.

— Стивенсон этим займется, — бросил Кьер, непреклонно увлекая меня за собой, и через минуту мы вышли к карете без опознавательных знаков, которую я увидела, лишь когда почти уткнулась носом в распахнутую для меня дверцу.

Стоило карете двинуться с места, как заклинание отвода глаз, наложенное артефактом, с легким звоном осыпалось.

Я сидела, забившись в угол обитого красным бархатом сиденья, и смотрела в окно, на проплывающие мимо безрадостные пейзажи. Кьер молчал, я тоже. Мне даже не требовалось спрашивать, куда мы направляемся, это было очевидно. Я могла взбрыкнуть и потребовать отвезти меня домой, но тогда напрашивающееся объяснение произошло бы здесь и сейчас, когда мы оба на взводе, а в крови мужчины еще не отгуляла разбуженная схваткой жажда крови.

Нет, спасибо. Я себе не враг.

Да и маменька явно не обрадуется, если дочь явится домой в таком виде — грязная и припорошенная пылью и мелкой крошкой…

И я продолжала бездумно пялиться в окно, раздираемая противоречивыми чувствами, нет-нет да и думая, а не в последний ли раз я еду в герцогский особняк?

Спустя час я сидела на кровати в одной из гостевых комнат, облаченная в сорочку и пеньюар, и вытирала полотенцем вымытые до скрипа волосы. Пока что наш с Кьером разговор ограничился моей просьбой привести себя в порядок и его великодушным разрешением. По его же приказу горничная забрала для починки и чистки платье, принеся взамен кое-что из моего местного гардероба. И теперь я чувствовала себя странно. Не знаю, что надумал герцог за все время напряженного молчания и что он надумал вчера, когда я ушла от него, чуть ли не хлопнув дверью, но сейчас мне до отвращения не хотелось ругаться. Нервное напряжение после горячей ванны вылилось в тупую усталость. Поэтому, когда Кьер вдруг возник без стука на пороге комнаты и замер в дверях, будто не решался приблизиться, я отложила полотенце и сказала:

— Иди сюда, — а для наглядности еще и похлопала по покрывалу рядом с собой.

На удивление ничего о вопиющей наглости отдельно взятых леди мне высказано не было. Герцог подошел, опустился рядом, а потом и вовсе откинулся назад, падая на кровать. Вольготно заложив руки за голову, он вполне мирно сообщил:

— Я поговорил со Стивенсоном, а тот внимательно осмотрел место нападения. Это действительно его вина.

Я взялась за лежавшую рядом щетку и принялась разбирать спутанные, еще влажные пряди.

— То есть с меня обвинения в самодурстве сняты?

— Кто тебе такое сказал? — Кьер надломил бровь, глядя на меня пусть и снизу вверх, но каким-то чудесным образом с истинно герцогским высокомерием. — То, что на вас напали из-за Стивенсона, вовсе не означает, что тебе стоило туда идти. И в следующий раз, когда ты попытаешься выкинуть что-нибудь подобное, ей-богу, я посажу тебя под замок!

Я вспыхнула гневом, открыла рот для очередной отповеди, но не успела ничего сказать. Кьер рывком сел и, обхватив мое лицо ладонями, произнес мне в губы:

— Ты — моя женщина, Эрилин Рейвен. Моя, ясно тебе? И это был последний раз, когда я позволил тебе намеренно рисковать своей жизнью. Другого не будет. Занимайся сколько угодно своей криминалистикой, но не смей, слышишь, не смей настолько безрассудно собой рисковать!

Если подумать, все заявление от и до с точки зрения моей закоренелой жизненной позиции было глубоко оскорбительным. Но это если подумать. Главная проблема заключалась в том, что прямо сейчас, в данный конкретный момент, я думать не была способна совершенно. Губы обжигало дыханием, от ладоней, касающихся моей кожи, распространялся жар, а в висках пульсировало с ускоряющимся пульсом «моя-моя-моя».

Тело против воли обмякло. Я смотрела Кьеру в глаза, и мне хотелось послать к черту все на свете, начиная от маньяка и заканчивая светским обществом. Прерывисто вдохнув, я опустила ресницы и подалась вперед, ловя поцелуй. Не соглашаясь. Не обещая. К чему разговоры, если прийти к согласию в этом вопросе мы все равно не сможем? Остается лишь надеяться, что этот вопрос — единственный, в котором мы не сможем прийти к согласию.