Уильям Хорвуд - Летнее Солнцестояние

Милости обличья,

Милости добродетели,

Милости страдания,

Милости мудрости,

Милости верных словес,

Доверия милости,

Милости благообразия...

И тогда его разум на время замолк, и он увидел за непроницаемым, бесстрастным ликом Камня мир доверия и любви...

Ребекка очень устала, ее лапы страшно ныли, голова кружилась. Она замерла на краю поляны, посреди которой возвышался огромный Камень; она смотрела на него во все глаза, совершенно не обращая внимания на мокрого насквозь крота, сидевшего справа от нее. Камень поразил Ребекку своими размерами и величием, рядом с ним она казалась себе ничем, теряла себя в его мощи.

Она совершенно промокла и продрогла, но недавние страхи и смятение оставили ее; теперь ей хотелось только одного — поскорее вернуться в туннели Данктона, где она сможет передохнуть, перед тем как отправиться на поиски Кеана.

Она осторожно приблизилась к кроту, сидевшему на краю прогалины; ей не хотелось нарушать его покой, тем более что он, судя по всему, и не подозревал о ее присутствии. Заросли пролесков, росшие вдоль опушки, позволили ей подойти достаточно близко. Неизвестный крот сидел так недвижно, что казался мертвым; его взгляд был устремлен куда-то на запад — в неведомую туманную даль. Будь животное мертвым, его мокрая шкура казалась бы тусклой, но у этого крота шерсть лоснилась и блестела, отражая свет западной части небес, где тучи уже начинали расходиться.

Она все смотрела и смотрела на него, чувствуя исходящее от него ощущение полнейшего мира, пусть сам этот маленький крот казался ей едва ли не испуганным. Немного поразмыслив, Ребекка решила, что видит перед собой еще одного лугового крота. Ей и в голову не приходило, что это может быть Брекен, ведь тот представлялся ей огромным, словно Мандрейк или Стоункроп, и совершенно бесстрашным... Как ей хотелось вернуться в туннели Данктона, где она могла бы обсохнуть и согреться! Но вернуться туда без посторонней помощи она уже не могла — приведшая ее на вершину холма сила покинула ее. Если она что-то и чувствовала, так это немыслимое изнеможение.

Дождь мало-помалу стал затихать, вскоре его монотонный шум сменился стуком отдельных капель, падавших с деревьев. Небо стало очищаться от туч.

Неизвестный крот, за которым все это время наблюдала Ребекка, повернул голову в ее сторону. Ни она, ни он не знали, что пережил недавно другой, но Брекен мгновенно понял, что кротиха, появившаяся на вершине холма словно ниоткуда, чувствует себя потерянной и глубоко несчастной; Ребекка тоже увидела его одиночество и тоску. Это и дало ей силы заговорить с ним, хотя еще недавно она не только заговорила бы с этим кротом, но бросилась бы к нему так, что его глаза засветились бы радостью, уловив малую толику ее жизненной силы, как это бывало с ее братьями, Меккинсом и Розой. То же самое — пусть она и не догадывалась об этом — порой случалось и с Мандрейком.

Но сейчас у нее едва ворочался язык от усталости, а потому она сделала несколько шагов вперед и сказала:

— Я заблудилась. Как мне вернуться в систему?

Услышав слово «система», Брекен глянул вниз, туда, где находился Данктон, вновь вспомнив о том, что сам он уже не является частью этой системы. Он не имел к ней никакого отношения. У него не было ни малейшего желания возвращаться туда, но ему было приятно, что его попросили о помощи. Он внимательно посмотрел на Ребекку. Она... от нее веяло необычайной теплотой или, скорее... Нет, он не мог ни выразить этого чувства, ни даже осознать его сколь-нибудь ясно.

— Я из Данктона,— добавила кротиха.

Она могла и не говорить этого — от нее явственно пахло лесом, и Брекену неожиданно вспомнился прогретый солнцем Бэрроу-Вэйл.

Впервые в жизни (со времени игр с Уиттир и Рутом) его просили указать путь, что давало ему возможность лишний раз поупражняться в ориентировании.

— Идем, — сказал он неожиданно довольным тоном. — Я покажу тебе дорогу.

Он прошмыгнул мимо кротихи и повел ее вниз, к одному из входов в систему, находившемуся под склонами. Брекену нравилось бежать вниз по мокрой листве, поворачивая то в одну, то в другую сторону, чувствовать позади дыхание другого крота, послушно следовавшего за ним. Остановившись возле нужной норы, он даже испытал некоторое сожаление от того, что путешествие это было таким кратким.

— Вот мы и на месте! Я же говорил, что это несложно.

Ему хотелось задержаться возле норы еще и поговорить с кротихой, но ее взгляд, обращенный на него, лишил Брекена дара речи, она же шагнула вперед и коснулась своей лапкой шрама на его плече. Она сделала это так ласково, что душа его затрепетала. Ему захотелось подойти к ней, дотронуться до нее, погрузить рыльце в мягкую шерсть на ее шейке... Это чувство так устрашило его, что теперь ему уже хотелось как можно быстрее сбежать и от кротихи, и от всего так или иначе связанного с той системой, в которой некогда жил и он.

— Как тебя зовут? — спросила она нежно.

— Брекен, — выпалил он, затем резко отвернулся от нее и устремился наверх. Он тут же испытал чрезвычайное облегчение от того, что остался один, хотя все еще ощущал на плече ласковое прикосновение ее лапки, — единственное, о чем он сейчас сожалел, так это о том, что не узнал имени этой кротихи.

— Меня зовут Ребекка! — кричала она ему вслед, но он уже не слышал ее крика, не видел того, как она побежала за ним, остановилась, обвела взглядом склоны и поспешила ко входу в туннель, который должен был привести ее в родную систему.

Безмолвие Камня. Крот может вслушиваться в него всю свою жизнь, но так и не внять ему. Оно же может коснуться его души в самый момент рождения, наделив силой, что поможет преодолевать все назначенные ему испытания. Именно таким кротом был Босвелл, летописей из Аффингтона, в котором находились Священные Норы, крот, известный теперь всем и каждому как блаженный Босвелл. Обеты, данные им в свое время, стали тяготить его, ибо сердце его искало иного. Он проводил день за днем в молитвах и медитациях, совершавшихся возле Поющего Камня, что стоял у подножия Аффингтонского Холма, — камня, известного всем кротам своей особой силой — силой истины. Он ждал откровения, которое позволило бы ему нарушить данные обеты и отправиться через меловые холмы и глинистые низины, через реку и болото к Древней Системе Данктона. Наступил сентябрь, тот сентябрь, в который встретились Брекен и Ребекка; погода теперь то и дело менялась. С востока, со стороны Данктонского Леса, потянулись мрачные грозовые тучи. Они застряли на вершине Аффингтонского Холма, скрыв его за пеленою дождя и тумана. Одинокий Босвелл продолжал сидеть возле Поющего Камня, надеясь, что тот все-таки откроет ему свою волю. Вверху поднялся сильный ветер, его дыхание наполнило собой пустоты Поющего Камня, издавшего низкий вибрирующий звук, моментально развеявший все сомнения Босвелла и наполнивший его сердце твердой уверенностью в том, что ему следует отправиться в это полное опасностей путешествие. Он уже пытался получить благословение на путешествие в далекий Данктон у самого Святого Крота, явившись к нему со своим Учителем Скитом. Святой Крот был очень добр, но благословения не дал, как о том и предупреждал Босвелла Скит. — Я слишком ценю тебя, Босвелл. Кто лучше тебя знает тайны библиотек или древний язык, который забыли даже летописцы? И еще... — Святой Крот грустно глянул на Босвелла. — Ты ведь понимаешь, из подобных путешествий не возвращаются... Особенно такие, как ты, Босвелл. И действительно, на что мог надеяться Босвелл, который от рождения был хромым? В детстве он с трудом ковылял на своих слабых лапках, даже не пытаясь сравняться со сверстниками ни в силе, ни в ловкости. То, что он вообще выжил, подобравшему его Скиту казалось чудом, указывавшим на редкостные умственные качества несчастного хромоножки. Скит нашел Босвелла в системе, находившейся неподалеку от Аффингтона, и, взяв его под свою защиту, отвел в Священные Норы. Его привлекли к работам в библиотеках Аффингтона, поэтому еще до того, как Босвелл стал летописцем, он научился относиться к древним книгам с любовью и тем особым чувством, которое у летописцев было принято называть «радостью обладания». Иные кроты шутили, что родной норой Босвелла была именно библиотека. Его испещренная седыми волосками, перепачканная мелом библиотечных стен шкура казалась такой же старой, как сами древние книги. Скоро летописцы уже привыкли к тому, что рядом с ними работает хрупкое создание, пытающееся совладать с огромными — больше его самого — книгами и при этом отказывающееся от их помощи. Вид Босвелла вызывал у них неизменную улыбку. Освоив искусство летописцев в очень юном возрасте, он вызвал всеобщее уважение своими работами с целым рядом самых почитаемых священных текстов. Скажем, «Книга Земли» в ее нынешнем, исправленном виде, по сути, является творением Босвелла; «Книга Света», остававшаяся в течение долгого времени маловразумительным, понятным всего нескольким кротам текстом, была переведена и истолкована им же. А ведь он был еще совсем молод и видел всего одну Самую Долгую Ночь. Весною же — той самой весною, когда родился Брекен, — Босвелл стал меняться. У него было сразу несколько наставников, но только Скит смог понять, что изменения, происходившие с ним, как-то связаны с текстом, на который Босвелл наткнулся в одном из самых темных уголков библиотеки. Манускрипт этот представлял собой кусок коры, спрятанный здесь, вероятно, не без некоего тайного умысла. Он имел на себе самую священную из всех печатей — белую бересту — знак Белого Крота. Босвелл показал находку Скиту, своему главному наставнику, который тут же отнес ее к самому Святому Кроту, открывшему текст в присутствии одного Скита. Текст был написан на древнем языке и начинался такими словами: «Седам камени заветни и книг седморица...» В переводе на современный язык он звучал так: Семь Заветных Камней и Книг седьмерица. Шесть явилось — седьмая должна появиться. Первый Камень — Земля для живых, Камень второй — Страданья кротовьи, Третий — Бранный, явленный кровью, Камень Мрака — четвертый, в смерти берет он начало, Пятый — Камень-Целитель, касаньем рожденный, Свет чистой любви — Камень шестой. Мы же взыскуем Седьмого, последнего, Камня, Что замкнет их кольцо, И седьмой, Утраченной некогда Книги Благословений. Книгу вернуть помоги, Камень последний пошли Во Аффингтонские земли. Двое придут: он — воплощенье отваги, Она — состраданья. Третий исполнит их Теплого света любви. Песнь тишины, Незримого танец... Любовью рожденный Будет владеть Безмолвием Камня — Камень обрящет и Книгу. И Святой Крот и Скит тут же поняли, что текст этот крайне важен. Он мог служить подтверждением поверья, передававшегося летописцами из уст в уста, от одного поколения к другому. Согласно сему поверью священных книг было не шесть — именно столько книг хранилось в Аффингтоне, — а семь. Если же существовала седьмая Книга, должен был существовать и седьмой Заветный Камень, поскольку каждая из шести аффингтонских книг имела связь с одним из так называемых Заветных Камней — особых камней, находившихся в глубинной части Аффингтона, причем точное их местонахождение было известно только Святому Кроту и наставникам. Святой Крот и Скит попытались разобраться с тем, можно ли почерпнуть из этого текста ответ на два главнейших вопроса, касавшихся утраченной Книги: где она находится и чему она посвящена. Разумеется, они говорили и о седьмом Камне. Впрочем, как это нередко случается с учеными, они так и не пришли к определенному мнению. Когда в системе прослышали о найденном тексте и его содержании, поднялось невиданное возбуждение —: событие это было воспринято как некий знак. Естественно — это можно было предположить с самого начала, — появилось немало охотников (особенно среди молодых кротов, мечтавших о высоком призвании) отправиться на поиски Заветного Камня и потерянной Книги. Босвелла, разумеется, наставники даже не стали слушать — разве можно выпускать за аффингтонские пределы беззащитного калеку? Тогда Босвелл решил полностью посвятить себя библиотечной работе, понимая, что ему суждено разыскивать седьмую Книгу только таким образом. Он приступил к кропотливым и обстоятельным исследованиям тех текстов, которые имели сходную графику и стилистику. Эти изыскания достаточно подробно описаны в его трудах, нас же сейчас должно интересовать другое. К Середине Лета того года, когда и было совершено открытие первого текста, он нашел в одном из «Системных Реестров» — книг, описывавших далекие системы, которые посещались одними лишь странствующими летописцами, — весьма любопытную ссылку, выполненную тем же почерком, что и исходный текст. В ней говорилось следующее: «Данктонская система отделена от мира реками, текущими с трех ее сторон. Туннели ее выполнены весьма мудро и искусно». Ничего необычного в этих словах не было, но они, пусть это кому-то и покажется странным, буквально потрясли его. Читая их, он вдруг почувствовал нечто вроде зова, исходившего из недр этой затерянной в необъятности мира системы, — старый-престарый крот, явно тяготившийся тем, что он не может покинуть родного Данктона, звал его туда. Он усомнился в истинности зова, решив, что в нем заговорили гордыня и непреодолимое желание покинуть систему. Но в течение нескольких недель зов этот то и дело повторялся, что вынудило Босвелла обратиться к самому Святому Кроту с просьбой отпустить его в путешествие, конечной целью которого была известная летописцам Данктонская система, которую они, впрочем, не посещали вот уже не одно поколение. С этой просьбой он обращался к Святому Кроту трижды и каждый раз получал отрицательный ответ. В сентябре — когда Брекен и Ребекка впервые увидели друг друга — Босвелл спустился к Поющему Камню и приступил к бдению, желая услышать от него правду. Так уж случилось, что свет истины ему даровала буря — по милости Камня Босвелл принял .верное решение, пусть он и нарушал данные им прежде обеты. Говорят, что после этого он опять испрашивал благословения у Святого Крота и тот даровал его, сказав Босвеллу следующее: — Отпускаю тебя за все то, что ты сделал для Аффингтона, и ради того, что — волею Камня — тебе надлежит совершить во внешнем мире. Рассказывают — хотя никаких письменных свидетельств этого не сохранилось, — что сам Скит сопровождал своего ученика и друга до восточной границы Аффингтонского Холма и долго смотрел ему вслед, снедаемый печалью и тревогой. Засим мы предоставим его самому себе, ибо путешествие Босвелла было не только опасным, но и крайне долгим. Мы еще не раз услышим о нем, но произойдет это нескоро — путь до Данктона неблизок... В начале же этого пути повторим вслед за Скитом древнее напутствие уходящим в странствие, которым кроты провожают своих близких, моля Камень о милости и снисхождении: Миром силы твоей да направь его. И да пребудет с ним милость Белого Крота, Дабы целым и здравым в родную вернулся нору.