Эрика Адамс - Охотник и Красная Шапочка [СИ] [litres]

— Как это понимать? — недовольно пробурчал Манфред.

— Знаешь, что, Манфред. Я могу задать тебе тот же вопрос! Какого чёрта ты рассказал Вильгельму, где меня можно найти?

— У меня не было выбора, — развёл руками Манфред, — он пригрозил мне, что если я не скажу ему, где тебя искать, он сровняет с землёй мой театр и поставит там торговые ряды для ярмарки. Место, мол, выгодное…

— Это не отговорка! Я в жизни больше не поделюсь с тобой ни одной новостью!

— Звезда моя, подожди… Я за тобой не поспеваю. А-а-а-а-ай…

Манфред поскользнулся на чём-то склизком и растянулся на улице.

— Фу, как ты можешь здесь находиться.

— Парик поправь, в сторону съехал.

— Кстати, я привёз тебе кое-что. Знал, что ты собиралась впопыхах и не захватила с собой кое-какие приятные сердцу мелочи, — вкрадчиво произнёс Манфред.

— Не подлизывайся!

— Что ты, что ты… И не думал. Но чтобы ты знала, герцог настроен крайне решительно вернуть тебя во что бы то ни стало. В противном случае…

— А вот с этого места поподробнее, пожалуйста…

— Ну-у-у… Ты же знаешь. Место фаворитки герцога долго пустовать не будет. Его вполне может занять кто-нибудь ещё. Позавчера, например, герцог…

Манфред остановился, переводя дух. Мне тоже пришлось остановиться и приблизиться к Манфреду, слушая его:

— Позавчера, например, герцог посетил личную выставку Хельги Шнайдер, художницы… И говорят, даже договорился о том, чтобы позировать ей. А ты же знаешь эту… акулу кисти и мольберта. Она не рисует тех, с кем не переспит. Неважно, мужчина это или женщина…

— Ха! И что с того? Он мне уже надоел до чёртиков! Пусть катится на все четыре стороны!

— Аманда! — воздел к небу палец Манфред, — а как же репутация? А как же театр?..

— Что? Театр процветает благодаря мне, а не герцогу.

— Но всё же его покровительство…

— Засунь себе в задницу его покровительство! Я не предмет для торговли, ясно тебе? А если ты будешь продолжать настаивать на своём, как только вернусь, уйду в театр на площади Амадеуса!..

— Побойся Бога, звезда моя!..

— Уйду! Если будешь приставать — уйду.

— Гадкая девчонка! Твой характер стал ещё хуже с момента нашего расставания. И когда уже найдётся тот, кто сможет приструнить тебя и задать трёпку? — горестно вздохнул Манфред.

— Не ной. Лучше неси вот к этому дому всё, что ты захватил для меня…

Мало было просто заставить скривиться герцога от омерзения. Я намеревался показать этому мудаку, что ему не место в Вольфахе. Сегодняшний вечер убедит его как можно быстрее покинуть славный городок возле Шварцвальда. Пусть уносит свой белый рыхлый зад обратно в Аугсбург. И побыстрее. Выдавать своё истинное имя он явно не станет, будет усердно корчить из себя просто зажиточного горожанина, чудом забрёдшего в такую дыру, как Вольфах.

Итак, до вечера оставалось не так уж много времени. Первым делом я наведался к мяснику и пообещал ему четверть туши вепря за то, чтобы он разделал тушу. Мясник воодушевлённо поскрёб щетину остриём топора для рубки мяса и взялся за работу. Мясник — на деле, повар — в душе. Он пообещал замариновать мясо в пряных травах.

— Проглотишь свой кулаки не заметишь, — пробасил он, лихо рассекая тушу.

— Верю на слово. И пусть мясо будет что надо. В противном случае знай: у меня так много неизрасходованных патронов…

Следующий пункт — привести себя в соответствии с представлениями о том, должен выглядеть охуительный мужчина, на которого должны с единственного взгляда западать все красотки. Я поскрёб щетину, раздумывая о том, как же, блядь, я всё-таки должен выглядеть, чтобы заносчивая сучка вроде Аманды обратила на меня внимание. Не то, чтобы она на меня не смотрела. Смотрела, ещё как… И был понятен её ответный трепет и разгорающийся огонёк желания, но недостаточно сильный. Мне хотелось, чтобы эта малышка перестала смотреть на меня как на лучшего из худших.

— О чём задумался, Рик? Прибарахлиться решил? — послышался насмешливый голос шлюхи Мадлен.

— Так заметно?

— Признаться, нет. Непонятно, о чём ты думаешь. Но место, у которого ты остановился, говорит само за себя.

Шлюха была права. Я стоял напротив утлого ателье портного Матеуса, единственного в Вольфахе.

— Ладно. Так уж и быть, зайду внутрь, если есть что потратить, — позвенел я монетами в кармане.

Шлюха хохотнула и обмахнулась веером. Видимо, ей было слишком жарко. В начале ноября.

— Я бы посмотрела на это, — заявила Мадлен и потащилась за мной следом.

Следующие часа два моей жизни я могу назвать самыми позорными и бесполезно потраченными. Шлюха Мадлен только и делала, что смеялась надо мной: и у портного, и у брадобрея, советуя ему то остричь мне бакенбарды, то обрить наголо. В конце концов, моё терпение лопнуло, и я покинул эту богадельню с одной намыленной щекой, проклиная всё на свете. А чтобы шлюхе Мадлен было неповадно надо мной насмехаться, я пустил ей вслед пару пуль. Поднял себе немного настроение, глядя, как она несётся по улице зигзагами, высоко подобрав свои юбки.

Больше всего мужчина в зеркале напоминал слабоумного идиота, чем парня хоть куда. В тот небольшой осколок зеркала величиной с две моих ладони можно было разглядеть немногое. Но по моему скромному мнению я выглядел отвратительно. На хрен только согласился купить это недоразумение с длинными рукавами и кружевной тесьмой, которой был отделан ворот рубахи? В ателье я поддался горячим заверениям Матеуса, что вот это — самый последний крик моды. Наверняка тот крик был предсмертным. Я не выдержал и сорвал с себя тряпку, больше подходящую женоподобным франтам или высокомерным щеголям вроде герцога.

Герцог. От одной мысли об этом хлыще, отиравшемся возле Аманды, внутри полыхнуло глухим раздражением и чёрной яростью. Что только могла найти Аманда в этом мудаке, с длинной лошадиной мордой, водянисто-голубыми глазами и белой, словно мука, кожей? Или он припудривал своё личико, как заправская кокетка? Кажется, что нет. Потому что руки у него были такие же — некрупные ладони, тонкие, словно женские, пальцы, полированные до блеска ногти. И наверняка ни одной мозоли на ладони. А как от него несло духами!..

— Деньги, деньги, деньги! — глумливо захохотал внутренний голос.

Наверняка девчонка повелась на деньги. Настроение становилось всё гаже и гаже. И к назначенному часу я вопреки тому, что собирался произвести благоприятное впечатление и выставить себя в самом лучшем свете, попёрся на площадь в привычном облачении. Просторная холщовая рубаха, тёмно-серые штаны и сапоги до самого колена, просторный плащ и неизменная шляпа. Непривычно было чувствовать гладкую кожу там, где обычно были бакенбарды, и только. А в целом я всё тот же Охотник, угрюмый и жутко раздражительный. И пошли они все!..