Эрика Адамс - Охотник и Красная Шапочка [СИ] [litres]

Я встаю из-за стола и понимаю, что пойло на самом деле было гораздо крепче, чем показалось на первый взгляд — комната едва заметно плывёт перед глазами. Уже у самого выхода я оборачиваюсь:

— Не забудь намылить верёвку. Так она лучше скользит.

— И ты тоже…

Священник отрывает голову от поверхности стола и, глядя мне прямо в глаза, хохочет, показывая на меня пальцем.

— И ты тоже, Охотник! — говорит он нарочно издевательским тоном. Смеётся после этого так заливисто, что едва не захлёбывается смехом, — и ты тоже!

Я понимаю, что не только пойло было крепче, чем показалось на первый взгляд, но и сам священник — тоже. В его смехе и взгляде плещется только желание упиться вдрызг и сожаление от того, что никак не выходит. Я закрываю за собой дверь и шагаю в темноту, понимая его состояние, как никто другой. Сегодня забыться хочется особенно сильно.

Я прогуливаюсь по первому этажу дома дядюшки Густава, полыхая от негодования. Охотник будто нарочно ведёт себя так мерзко — то карабкается по стенам и лезет целоваться, как влюблённый идиот, и мутузит Андерса просто за косой взгляд в мою сторону, то показывает, что ему на меня плевать!

Помимо этого, я чувствую, как хладеют родственные чувства дядюшки и тётушки по отношению ко мне. Увидев своего балбеса со свежими следами побоев на лице, они словно вспоминают: тю, а малышка Аманда-то нам дальняя родственница. Очень-очень дальняя… И если дядюшка Густав ещё хорошо расположен ко мне, то тётушка невинно интересуется, а не соскучилась ли я по роскошной обстановке Аугсбурга. Я так понимаю, что скоро она прямым текстом задаст мне направление движения. Потому нужно как можно быстрее действовать, чтобы разобраться со всем этим… И мне нужна крепкая рука, на которую можно опереться, и широкая спина, за которую можно спрятаться в случае чего… Но этот циничный, гадкий, самовлюблённый Охотник не хочет мне ничем помочь!

И угораздило же меня именно в такого…

Я смотрю на себя в зеркало и прикладываю ладони к полыхающим щекам. Так, стоп, Аманда!

Мы не произносим слово на букву «Л» с тех самых пор, как Михаил Бергхофф, назвавшийся военным в отставке, разбил мне сердце и укатил в неизвестном направлении, основательно обчистив перед этим мои карманы. С той поры я предпочитаю получать основательные заверения в чувствах, о которых мне рассказывают. Желательно такие, которые можно взвесить и употребить в дело случае чего. И я никогда-никогда не одариваю взамен этих мужчин ничем, кроме мимолётного внимания!

Приехав в Вольфах, я намеревалась разобраться со всем в два лёгких па, но вместо этого чувствую себя так же, как несколько лет назад, во время премьеры, на которую пришло всего чуть больше сотни зрителей. Они вольготно расположились на креслах в пустующем зале и… потянулись на выход, стоило мне только начать танцевать. Тогда я отработала как надо и никто не смог бы упрекнуть меня в том, что я где-то сплоховала и ошиблась. Нет, каждое движение и поворот тела были выполнены именно так, как я и задумывала. Но люди тянулись на выход, возмущённо поглядывая на сцену, а некоторые, особо чувствительные особы стыдливо прикрывались веером. До конца спектакля высидело всего двадцать человек. Я поклонилась, как и полагается, в самом конце представления и рухнула без сил только в тесном пространстве гримёрной.

— Это провал, Манфред!

Толстяк огладил жилет и зачем-то посмотрел на циферблат часов из фальшивого золота и похлопал меня по плечу.

— Да… Ушло много. Но! Двадцать — то осталось, Аманда!.. Двадцать осталось.

В гримёрную постучали: мальчишка-прислужник передал скромный букет гвоздик от одного из зрителей, вернувшихся с цветами.

— Двадцать один, Аманда! — щёлкнул пальцами Манфред, — в следующий раз двадцать один приведёт с собой ещё. И их будет уже, допустим, тридцать или около сорока. А потом ещё и ещё!.. Мы покорим этот город!..

Мой милый толстячок был прав. Упорная работа и следование собственному стилю принесли свои плоды…

Но сейчас я будто вновь сижу, разбитая и опустошённая на облезлом старом кресле в гримёрной, и совершенно не знаю, как мне быть дальше. Мне бы очень пригодилась помощь и дружеская поддержка, но, по всей видимости, придётся разгребать всё самой. Я выглядываю из окна дома на пустынные улицы Вольфаха. Никому не хочется бродить зимним вечером по городку. Но придётся. И не потому, что меня сильно интересует судьба ещё одного людоеда. Нет, по большему счёту, тут я согласна с Охотником — мне совершено плевать. Но была убита моя любимая бабуля, не причастная к мрачному прошлому, а это спустить с рук я никак не могу. Хотя бы потому что я улизнула из дома тайком и наверняка очень сильно этим огорчила свою бабулю.

Поэтому я перебираю в уме, с кем дружила моя бабуля. Ни с кем… Она держалась особняком и ни с кем особенно не была близка. Теперь я понимаю почему. Но это не означает, что так же вели себя и другие приятели. Старики, знаете ли, бывают очень болтливыми. Поэтому я обращаюсь к тётушке Анне за сведениями. Поначалу она не пылает жаждой общения со мной, но, услышав намёк, что я очень скучаю по Аугсбургу и здесь меня держит только желание попрощаться за любимую бабулю с её давними приятелями, она всё же снабжает меня сведениями.

Сама не знаю, почему я не сказала ей правды. Наверное, потому что для сонных жителей Вольфаха моё появление и без того чересчур шокирующее событие. Добавьте к этому ещё и моё желание во что бы то ни стало поквитаться с обидчиками… Я-то думаю, что желание похвальное и достойное уважения. Но только не для жителей этой деревни. В особенности для женщин. По их мнению, женщина должна уметь стряпать и отирать сопли десятому по счёту ребёнку, бегающему по двору без сапог, потому что на всех обуви не хватает; должна хаять своего непутёвого муженька, но не забывать выдрать космы соседке, если та, не приведи господь, пылко взглянет на это кособокое сокровище…

Нет, они бы меня точно не одобрили. А узнав, что Аманда держит в кармане пальто револьвер, и вовсе хлопнулись бы в обморок.

Честно признаться, пробравшись к дому Теодора, я и сама себя не одобрила, обругав последними словами. Я успела заметить только тень, метнувшуюся в сторону. Ком страха встал в моём горле, я пыталась вытащить револьвер и выстрелить, но он зацепился дулом за шёлковую подкладку. Красноватые полыхающие зрачки возникли слишком близко и с ног до головы окутало тошнотворным запахом. Силуэт нападающего чёрной кляксой закрывал тусклый небосвод. Неведомая сила толкнула меня и, схватив за щиколотки, поволокла прочь. Мои пальцы только оставляли глубокие бороздки в снегу, но не могли ни за что уцепиться.