Андрей Крюков - Дело всей смерти [litres]

А зверолюди, напоминающие уродливых и ужасных гибридов животной и человеческой природы, болезненно расставались с признаками бессловесных тварей на молочных пустошах – у них отваливались хвосты, вылезали остатки шерсти и перьев… Рома тоже, морщась, выдергивал рыжее мочало шерсти с боков и из-под колен. Но куда больше его донимала боль, прежде незнакомая, которая рождалась внутри его, в сердце, и гнала вперед, к Бэби.

Он нашел ту, по которой так убивался при жизни, в местности не совсем белой, а тускло раскрашенной. Рома был разочарован. Вместо красавицы орангутанихи с кривыми ногами, висящим животом и сизой мордочкой он увидел белолицую женщину, чьи стройные бедра были повязаны тряпкой, а рот был похож на красный цветок.

Но все равно он обрадовался ей, запрыгал, затряс руками, потянулся к ней, как к родной душе. Он вознамерился ликующим рыком, переливчатыми руладами выразить, как счастлив обрести наконец Бэби. Но издавал только нечленораздельное глухое мычание. Он понял, что с обезьяньим телом у него отобрали и обезьянью речь. И это стало его свежей обидой на новый мир. Он в отчаянии обхватил заколдованную любимую непривычно короткими человеческими руками, стремясь спрятаться в этом объятии от всех постигших его огорчений и обид. Главное же, он хотел укрыться от видения, которое словно ходило за ним по пятам. Он постоянно как бы со стороны видел себя – орангутана – в саду нееловского дома.

Он видел клетку, деревья. И здесь, у клетки, он в кустах нашел нож. Сначала он боялся дотрагиваться до острой штуки, сам вид которой болью отзывался в раненом плече. Но заманчивое сверкание стали оказалось сильнее страха, и он подобрал нож. Он мотался туда-сюда по саду, размахивая блестящей находкой. Потом в саду появился человек с седыми взъерошенными волосами и улегся на качалку. Орангутан, поглаживая нож, смотрел на дремлющего человека. Он запомнил, как другой человек, тот, который его ранил, крутил нож у горла девочки Нади. Обезьянничая, Рома коснулся металлом заросшего седой щетиной горла лежащего человека.

Нож оставил царапину, и это заинтересовало орангутана, он сильнее притиснул клинок. Человек забился, раскачивая подвесной диван, больно схватил за раненую лапу. Рома, сердясь, что ему мешают, настойчиво, с силой надавил на нож, который тут же стал красным от крови. Седой захрипел и забулькал. Голова его откинулась, под подбородком заалел полумесяц. Он перестал раскачивать диван.

Этот мираж вызывал у Ромы острое чувство, напоминающее физическое страдание. Он не знал, что его, как бывает у людей, преследует тяжелое воспоминание, а испытываемые муки называются раскаянием. Он прижимался к Бэби, чтобы на ее груди найти утешение.

Бэби восприняла состояние гостя, его смятение. Она недолго постояла в объятии, а потом деликатно высвободилась из рук Ромы.

– Приятна. Мне нада твердить таблица умножения, – сказала Бэби, старательно выговаривая человеческие слова. Самое удивительное, Рома понял человеческий язык. Впрочем, что такое таблица умножения, осталось для него загадкой.

Чтобы обезьяний супруг не был в претензии на прохладный прием, Бэби, уже неплохо разбиравшаяся в местных порядках, попробовала рассказать ему, почему учиться очень важно. Чем прилежнее учишься, глубже постигаешь человечьи премудрости, – тем быстрее выпрямляется хребет, лучше слушается язык, и мир вокруг перестает быть белым листом, становится похожим на тот, в котором они жили прежде.

Попытки выразить эти сложные мысли ни к чему не привели, в лексиконе Бэби не хватало слов. Она бросила нукать и заикаться. И просто предложила:

– Хочешь, я учить тебя?

Рома благодарно закивал. Он подумал, что учеба сможет отвлечь его от мучительного, повторяющегося кино, в котором он пилит шею старику.

Хотя телепатическую беседу Зацепин вел на солнечном пляже, он продрог – таким холодом и бессердечием овеяли его речи демона. След в два счета выбил почву у него из-под ног, разрушил его планы и надежды. «Не адский зной, а стужа – вот суть этих бестий. Лед, а не пламень. Огонь преисподней они предназначают нам, а сами сохраняют хладнокровие и бесстрастие палачей», – убеждался Зацепин.

Он снова был поставлен перед выбором. А ведь совсем недавно он сделал такой трудный и важный выбор: расстался с «Бородой Зевса», Нееловым.

Академик обвинил его, что он сделал это ради Веры. То, что Вера обречена оставаться в аду, потрясло Зацепина. Опять из-за него на Веру свалилась беда. Он окончательно погубил ее. Сначала оборвал ее земную жизнь, а потом стал причиной вечной погибели!

Меньше всего он думал о задутой свече, о женском коварстве, к чему, очевидно, подводил его демон своим подлым наушничеством. В чем он мог упрекнуть Веру? Он был виноват перед ней во сто крат больше. Вера не потеряла для него ореола очарования и нежности. Теплое дыхание воспоминаний о Вере согревало его в монастыре и в загробных мытарствах. И эту теплоту не могло остудить дуновение, загасившее когда-то свечу в глупом гадании. Он по-прежнему хотел видеть Веру и сокрушался, что свидание стало невозможно. Теперь ему – прощенному – не быть с грешной, погубленной Верой, они навсегда разминулись на замогильных дорожках!

И все же не ради Веры он вышел из «Бороды Зевса», покинул компанию охотников за райскими секретами. Вера была лишь желанной наградой в конце пути. А ушел он ради Круглова, Зуева и Непейводы. Ради товарищей. Чтобы вытащить своих однокашников по каракумскому учебному центру из адского пламени.

А След его начинание подрубил на корню. Демон требовал от Зацепина возвращения в шпионы, в райские подпольщики. Но в том-то и незадача, что весь план Зацепина по вызволению товарищей строился на отказе от шпионства, разоружении перед Богом. Отрекшись от посмертного поручения, Зацепин хотел выказать смирение, покорность и благодарность за прощение. И молить так же простить несчастных страдальцев-разведчиков.

Слова ангела-хранителя, славящего Бога, дошли до его сердца. Когда опускаются руки, когда исчерпаны все средства, остается последнее – просто попросить Его. Вот шаг, который стоит самых хитроумных маневров и отчаянных атак! Не ловчить, не комбинировать, а в искренней беседе открыть сокровенное желание. Только надо быть перед Ним чистым, без камня за пазухой. Вот этот камень Зацепин выкинул, порвав с «Бородой Зевса».

А демон предлагал камень поднять и снова держать наготове. Если же Зацепин не захочет возобновлять охоту за книгой судеб, демон замучает Веру. След связал ему руки. А что, если попросить за Веру, а потом за разведчиков? Но будут ли удовлетворены две просьбы?

Зацепин мучительно искал выход. Пейзаж, отвечая его настроению, утратил безмятежность и праздничность. Пестрые краски тропического острова поблекли, умолкли голоса птиц. Зацепин, раздираемый мучительными раздумьями, оказался в черно-белом, неуютном раю.