Сергей Бабернов - Подлунное Княжество [СИ]

В чём же тогда дело? Может и прав Всевед? Может Закон и Справедливость не единственная истина оставшаяся после гибели Древних? Может и вовсе даже не истина, а наоборот? Может Воедел действительно всего лишь удачливый князь мечом и огнём сколотивший государство, а не пророк Калаша? Может и сам Калаш…

— Я тебя чем-то расстроил, Рат? — всадник вздрогнул. Геродот убрал со стола, вымыл посуду и теперь с тревогой смотрел на ушедшего глубоко в себя гостя.

— Нет, всё путём, — Ратибор с трудом вынырнул из пучины мыслей. — Призадумался маленько. Столько от тебя услыхал… Не знаю, что больше набил — брюхо или голову? Даже не придумаю, как тебя отблагодарить?

— Ты, правда, спать не хочешь?

— Какой же воин уляжется, после того, как продрых почти двое суток!

— Вот про это я бы хотел услышать.

— Про что? — не понял всадник.

— Про воинов. Про тебя и твоих товарищей. Про тех, кого одни боятся, другие ненавидят, третьи восхищаются. Даже белый старик, а он скуп на похвальбы нашему Миру говорил, что если бы ваше умение, да в нужное русло…

— Даже так? — Ратибор подёргивал себя за мочку уха.

— Ещё одна причина… — Геродот смотрел куда-то в сторону. — Ты знаешь, что похожие на меня живут очень долго, твои соплеменники даже считают нас бессмертными?

— Слыхал…

— Я записываю все, что случилось при моей жизни… — быстро выпалил мутант. — Для потомков…

— Ну… — всадник уже ничему не удивлялся. — Ладно. Я попробую.

Начало рассказа Ратибору давалось с трудом. Две зимы скитался он в одиночку по лесам, преследуя Мериддина и отвыкая от обычной человеческой беседы. Короткие фразы с жителями редких затерянных в чащобе весей, если они не прятались от одинокого всадника и не встречали кольями, вряд ли можно назвать разговором. Даже с Малхом и Кроном, до их гибели, Ратибор едва ли перекинулся сотней слов. Одержимые местью, молодые всадники предпочитали быстрые жесты и брошенные наспех слова. Не до бесед им было. Значит ещё две зимы… Того четыре, с тех пор как покинул почти уже взятый мятежниками Красоград.

Слова — тяжёлые и непривычные — перекатывались по гортани, наскакивая друг на друга, цеплялись за язык, застревали между губ, словно упрямый младенец, не желающий из чрева матери являться в этот жестокий и несправедливый мир.

Ратибор говорил медленно, часто останавливался, глядя на Геродота, словно тот должен был угадать конец фразы и подсказать его всаднику. Мутант слушал терпеливо, не перебивал. Лишь иногда начинал покачивать огромной головой, словно хотел придать рваной речи гостя хоть какое — нибудь подобие ритма.

Может быть, участие со стороны хозяина, может быть появившиеся в его руках огромный кусок выбеленной кожи и баночка с краской — так или иначе, но плотину прорвало! Ратибор как бы заново научился говорить — голос его стал увереннее, мысли чёткими и послушными. Ему уже не приходилось делать усилия, чтобы согнать их с кончика языка.

Ратибор уже не замечал, что Геродоту приходится попотеть, чтобы успеть нырнуть отточенной палочкой в склянку с краской и успеть занести его слова в пергамент. Всадник почти не замечал мутанта. Он разговаривал сам с собой. Рассказывал сам себе о собственной жизни. Словно старый книжник в княжеском хранилище снимал томик за томиком с полки, сдувал пыль, с удивлением вглядывался во вроде бы знакомые страницы, улавливая в них ранее не замеченные подробности и, потрясённый ставил на прежнее место.

До утра было ещё далеко, а Геродот уже принялся за третий пергамент. Лоб мутанта покрылся крупными каплями пота. Ладони перепачканы смешанным с какой-то гадостью черничным соком. Он писал убористым почерком, сокращал безбожно, но всё равно боялся, что ни чернил, ни выделанной кожи не хватит. Этот парень подобен целой библиотеке!

Глаза Геродота слезились, пальцы онемели, но он с упорством достойным восхищения всё записывал и записывал. Для потомков уже были увековечены (по крайней мере, добровольный писарь на это очень надеялся) детство Ратибора, уклад жизни в Красограде, порядки в школе всадников, суровый Сиггурд, мудрый Всевед, хитрый Мериддин, схватка с рысью, участие в первом бою — совместная акция с северными мореходами по уничтожению поднявших было голову пиратов, впечатления Ратибора от Бурзума, гибель его невесты, путешествие в Кефри с торговым караваном, крушение Подлунного, погоня за Мериддином, возникшая из ничего схватка с волкодлаками, смерть друзей, скитания по лесам…

Геродот почти ничего не соображал. Слова влетали в уши, не задерживаясь в мозгу, оказывались в кончиках пальцев и с помощью отточенной палочки переходили на выбеленную кожу. Он не сразу понял, что рассказ всадника окончен.

— … тут-то я тебя и увидел, — в хижине воцарилась тишина.

Геродот посмотрел на застывшего Ратибора. Перевёл взгляд на окно — до рассвета оставались считанные мгновения. Снова глянул на всадника — лицо молодого человека осунулось, под глазами тёмные круги. Он выглядел даже не постаревшим, скорее повзрослевшим. Ребёнок — за одну ночь ставший мужчиной, взглянув на собственное лицо и, разворошив подвалы собственной памяти.

Геродоту стало как-то по-отечески жалко этого человека. Человека, который столько повидал, столько умеет. Человеку, которым он, Геродот восхищался, пока ещё его мозг был способен преобразовывать слова всадника в зрительные образы. Человека, которому он — чего там греха таить — начал даже завидовать.

Мутант посмотрел на своего гостя другими глазами. Даже он — Геродот — старающийся быть добродушным и приветливым с мародёрами и бунтовщиками, чтобы в очередной раз не остаться на пепелище. Урод — перед собой-то нечего, таиться — которого не любил никто кроме давно умерших родителей и старающийся не замечать брошенных в спину грязных шуток и презрительных ухмылок. Даже он чувствовал себя более счастливым, чем этот молодой, красивый и полный сил всадник. У того ведь не было ни скрытого в зарослях домика, ни доставшихся в наследство книг, ни вечно спорящего Цицерона. У него не было ничего, кроме механических игрушек для убийства и жажды мести.

— Может, ещё на денёк останешься? — нарушил тишину хозяин. — Отдохнёшь?

— Нет! — встрепенулся Ратибор. — Спасибо. Я должен уйти. Ты не только вернул мне силы пищей. Ты вернул мне покой разговором… Я должен идти. Я… — всадник замолчал, словно борясь с чем-то невидимым. — Будь моим другом, — он опустил глаза.

Геродот протянул трёхпалую ладонь. Рукопожатие Ратибора было сильным и молниеносным. Через секунду он выбежал из домика, прихватив походный мешок, стоявший у двери.

Всадник уже выбрался из оврага по указанной Геродотом тропке, когда над головой раздался шум крыльев.