Hioshidzuka - Вернуться в сказку

— Тебе не стоит так строго относиться к Мицару, как мне кажется… — говорит девушка. — Он очень старается…

Леонризес бросает на неё столь красноречивый взгляд, что Эрне становится стыдно. Леонризес всегда это умела делать прекрасно — стыдить других людей. Вот на Эйбиса это не действовало, да, а остальные потом стояли, потупив взгляд, и тихо извинялись, надеясь на доброту и великодушие эльфийки.

— Мне много чего не следует делать, — отвечает ей княжна задумчиво, — и я знаю это не хуже тебя.

Конечно, эльфийка просто превосходно знала вещи, на которые она имела — или не имела — право. Она безукоризненно знала свои обязанности и с поразительной точностью выполняла их. Она нигде не позволяла себе выйти за рамки дозволенного. Всегда предельно вежливая и обходительная в общении со всеми, никогда не позволявшая себе повысить на кого-то голос, громко рассмеяться и уж тем более отпустить какую-нибудь двусмысленную шуточку — как часто себе позволяла это делать Роза Эсканор. Наверное, именно поэтому Константин Райн всегда говорил, что он считает Леонризес достойнейшей из девушек, что учились в Академии. Впрочем, умная, всегда предельно собранная, аккуратная, старательная и при этом не лишённая чувства юмора и чувства собственного достоинства эльфийка, пожалуй, не могла не привлекать к себе внимания.

— Ты думаешь — я резка к нему, — говорит девушка устало. — Но пойми и меня — мне бы не хотелось давать ему тщетную надежду… Давай закончим этот разговор, хорошо? Мне он неприятен.

И Эрна кивает, говорит, что она согласна больше никогда не возвращаться к этому разговору, что… Леонризес лишь кивает и задумывается над тем, о чём бы поговорить ещё — на практике княжна всегда очень плохо спит. Говорит, ей несколько мешает то, что в комнате помимо неё кто-то находится. Но устаёт она не меньше, чем и всегда. Уж Хоу теперь знает, что такое мигрени… Эльфийка страдала ими, казалось, с самого детства. И год от года всё становилось лишь хуже.

— Говоришь — на левой руке у Йохана был тяжёлый перстень? — сонно спрашивает Эрну Леонризес, устраиваясь поудобнее.

Пожалуй, именно та тема, которую было бы приятно обсудить перед сном — любовь. Любовь странная, конечно, противозаконная, осуждаемая, но любовь… Елисавет ведь была прелестной девушкой. Во всяком случае Эрне так казалось… Всё просто не могло быть иначе!

Она представляла их — почти живых, осязаемых — танцующих на балконе одного из замков… Прелестно танцующая Елисавет и приволакивающий ногу Йохан. Йохан, на руке которого сверкает тот самый перстень, о котором говорит эльфийская княжна.

— Да… — завороженно отвечает Хоу. — Тяжёлый серебряный перстень с рубином на указательном пальце левой руки… Так, во всяком случае, пишут в легендах…

Леонризес лишь фыркает. Возможно, её не особенно и интересует эта тема. Так — завела лишь для того, чтобы хоть как-то поддержать разговор. А вот Эрне было интересно… Она любила читать эти истории. Теперь — всё чаще появляются авторы, которые переписывали сию старинную легенду. Но Хоу нравилось.

Ей нравилось думать об этом. Об этих двух интереснейших людях, которые, пусть и были осуждаемы обществом и людьми, смогли с этим справиться, смогли доказать, что… Для Эрны это была история о настоящей любви — трогательной, волнительной, безумной, пылкой и быстрой…

Йохан умер от болезни через два с половиной года после своего знакомства с Елисавет.

— Ты говорила, что он играл на инструменте, чем-то похожим на эльфийскую лютню, так? — сонно бормочет княжна.

Эльфийская лютня… Да — в легендах писалось именно так. Правда, Хоу никогда не видела этого музыкального инструмента. Но зато прекрасно помнила, что именно это она прочитала в одном из справочников, ища название того музыкального инструмента, на котором некогда играл Йохан. И там — в справочнике — говорилось, что инструмент этот был страшно похож на современные эльфийские лютни.

— Да… — уже немного непонимающе отвечает ей Эрна. — Он играл на именно таком инструменте, как и большинство бардов его времени…

Леонризес усмехается. Эрне прекрасно знакома эта усмешка. Усмешка превосходства. Она всегда появлялась на устах у Константина Райна, когда он что-то делал. И Хоу она совершенно не нравится. Потому что есть что-то недоброе в этой ухмылке. Но Эрна потерпит. Всегда терпит. Потому что ей хочется поговорить… Мало кто в современном мире интересуется древними легендами.

— Тогда ему было очень неудобно играть — с таким-то перстнем!.. — уже засыпая шепчет эльфийская княжна.

И засыпает. Спокойно. Странно спокойно. И странно быстро. Впрочем, бубновая королева не особенно думает об этом… Её тревожит перстень… Тот алый перстень на руке у Отступника. Действительно ли это так было? Если даже и существовал на самом деле Сонм Проклятых, совершенно неизвестно, кто из этих людей как выглядел.

Быть может, привычного всем легендарного рубинового кольца на руке Йохана никогда и не было…

Эрне так хочется, чтобы с ней произошло нечто удивительное, невероятное, невозможное… Но этого никогда у неё не будет. У Феликса и Розы Эсканоров — скорее всего. У княжны Леонризис — непременно. У Мери Земирлонг — обязательно. У Константина Райна — гарантировано. У Эбиса Вейча — наверняка. А у неё — никогда…

Каково это — ясно осознавать, что жизни, которой ты жаждешь, у тебя никогда не будет?..

Наверное, больше всего на свете люди ненавидят, когда им говорят правду. Они все боятся этой правды. И не только правды — всего, что выбивается из рамок его понимания. Боится сделать что-то выдающееся, что-то запоминающееся, что-то, что выбивается из понятий «мораль» и «закон»… Боится как-то выделиться из толпы, боится сделать даже шаг на пути к своему становлению. Боится менять мир вокруг себя, считая, что подстроить и поменять себя под других людей намного проще. Проще — подстроиться, поддакнуть лишний раз, быть вежливым и тактичным. Проще — стать таким, как все. Проще — остановиться и сдаться. Проще, нежели настоять на своём, остаться самим собой и продвигаться вперёд, несмотря ни на что. Проще… Человек же всегда плывёт по течению, правда? Человек же никогда не может пойти против собственной природы ради своих мыслей, чувств и идеалов? Человек же не может преступить мораль только потому, что его что-то в этой морали не устраивает? Человек же просто тупое стадное животное…