Hioshidzuka - Вернуться в сказку

А Эйбис… Язвительный, острый на язык, склочный — он был не способен защищаться, лишь нападать, жалить своими язвительными замечаниями и жестокими подколками. И уж тем более — он был не способен кого-то защитить. Человек, который желает от жизни только одного — вечного бега без единой остановки — не может никому стать опорой. Да и самому ему опора не нужна. Опора — это слишком больно. Она вколачивает гвозди в твои ноги, она заставляет их кровоточить и ужасно болеть… Эйбису Вейча не нужна жизненная опора. Ему ведь не нужен даже маяк — он и сам совершенно не знает, куда он бежит, знает только — от чего…

Он кружится в какой-то слепой, непонятной для него самого, радости и радуется тому прохладному ветру, тем тучам, что проплывают над ними… Что заставляет его так радоваться? Какое-то необъяснимое предчувствие чего-то настолько хорошего, о чём даже говорить страшно? Что заставляет его забыть на время всю свою язвительность и склочность? Он выбегает на дорогу, которая пересекает поле посередине, он кружится, взбивая пыль. Он смеётся. Ему не нужен маяк, ему не нужен конец пути, ему нужна лишь одна дорога…

Разве может быть что-то прекраснее дороги? Разве есть что-то прекрасней постоянного движения — взлётов, падений, попыток сбежать от кого-то? Разве есть что-то прекрасней того чувства нескончаемого пути? Разве есть на свете маленький ребёнок, который не чувствовал бы себя прекрасно, убегая подальше от своего дома, исследуя траву, лес, близлежащую речку? Разве есть на свете ребёнок, которому не хотелось бы убежать подальше от родного дома, пуститься в кругосветное плавание на старом паруснике, увидеть другие страны и даже другие миры? Разве есть на свете ребёнок, что был бы привязан к тому, что люди обыкновенно называют «домом», так же сильно, как привязываются к обыденности и скуке взрослые? Нет… Детей зовёт это так легко заглушаемое взрослыми желание исследовать, находить, узнавать. Чувство, которое почти в каждом ребёнке потом заглушают, убивают. И без которого жизнь становится такой скучной и правильной, что от этого становится тошно.

— Эйбис! — кричит вдруг Феликс, когда отбегает чуть подальше. — Слушай, мне всегда было это интересно — почему тебя назвали так странно?

Вейча вдруг останавливается. К горлу вдруг сразу подступает тошнота, а перед глазами появляются те лица… Ему совершенно не хочется вспоминать это всё. Слишком уж старательно он пытался убежать от тех мыслей. Вся радость моментально слетает с него, как слетают поздней осенью последние листья с деревьев. А душа никогда не бывает незаполненной. Там всегда что-то есть — боль, отчаяние, ненависть, злоба, раздражительность. Даже пустота — она заполняет. Она оставляет какое-то послевкусие после себя…

— Не твоё дело! — огрызается он. — Всё! Закрыли тему! Я не хочу с тобой об этом разговаривать!

Феликс лишь непонимающе пожимает плечами, но больше тему не поднимает. Фальранский князь слишком вежлив и тактичен для этого. Как же иногда раздражает это его треклятое полное понимание! Как же иногда раздражает его треклятая забота! Эйбис со всем сможет справиться сам. Ему не нужна ничья помощь.

Он может со всем справиться.

Маленький ребёнок — на вид ему лет шесть-семь — бежит по лесу, спотыкается, падает, разбивает коленки, но снова поднимается и снова бежит. Его одежда изодрана, на руках и на ногах ссадины, но он бежит. Старается не останавливаться. Старается не думать о ссадинах и синяках, что появляются на его тонких ногах и руках… Он бежит, хотя и думает, что его ничего теперь уже не сможет спасти. В лесу слишком много кочек, веток, деревьев. Это и затрудняет и облегчает его задачу одновременно — здесь так трудно бежать, но зато легче спрятаться…

Но он бежит… Старается не останавливаться ни на секунду… Он и сам, пожалуй, не знает, что мешает ему сдаться в этот самый момент… Ему хочется жить… Как угодно — рабом, нищим, калекой. Но жить… Такое желание, пожалуй, особенно свойственно именно детям, что просто не могут найти в смерти избавление. Жить хочется настолько сильно, что человек готов бороться до самого конца. Только это редко помогает.

За ним гонится какой-то человек. Лица его ребёнок не видел. Он, вообще, ничего не знает о том человеке. Ничего, кроме того, что, когда этот мужчина настигнет его, мальчишка будет обречён на смерть. Впрочем, он уже обречён, наверное. Какая тут есть надежда? Его вот-вот настигнут… Мальчик вдруг перестаёт слышать те тяжёлые шаги, он настораживается, оборачивается и видит, что человек почти настиг его — находится в каких-то считаных пяти или семи метрах…

— Пожалуйста, святая Эвелин, помоги мне, — шепчет ребёнок, закрывая глаза от ужаса.

Бежать он больше не может. Остаётся только вспомнить те молитвы, которым учила его старая монахиня Стефания. Когда смерть уже заглядывает тебе прямо в лицо, остаётся только зажмуриться как можно крепче и шептать, шептать какие-нибудь старые молитвы. Это уже ничего не изменит. Но от этого всегда становится легче. Легче — потому что это означает, что ты сделал всё, что только мог сделать, что уже не осталось на свете ничего, что могло бы удержать тебя в мире живых…

Какой-то тихий, приглушённый шёпот, что заставляет ребёнка распахнуть глаза пошире. Яркая светло-зелёная вспышка — единственное, что он видит в тот момент. А потом — жуткий крик, какой-то хруст, будто ломаются чьи-то кости. И человек, что уже собирался убить ребёнка, замертво падает на землю. Мальчишка отшатывается. Он с ужасом смотрит на тело этого человека. Но какая-то радость вдруг появляется в его душе. Даже если он не спасён, один из тех, кто хотел убить его — убит сам…

Рядом стоит женщина в чёрном плаще, что закрывает её лицо. Мальчик понимает, что именно она убила человека, гнавшегося за ним. Он со страхом смотрит на неё, делает несколько шагов назад, закрывает лицо руками. А ведьма подходит к нему, наклоняется к нему и заглядывает в его глаза. У неё самой глаза зелёные… Яркие-яркие…

— Тихо, тихо… — шепчет женщина, обнимая его. — С тобой больше ничего не случится… Не нужно бояться…

И ребёнок прижимается к ней, шмыгает тихо носом и молча смотрит на труп того человека, что гнался за ним. Ему отчего-то становится так хорошо… Ему тепло в объятиях этой женщины, и он почти не боится её теперь. От неё пахнет мятой. Это очень приятный запах. Мальчишке нравится… Он не помнит своих родителей. Он, вообще, ничего не помнит до того момента, как очнулся в монастыре, когда над ним склонялась монахиня Стефания. Это случилось лишь пару месяцев назад, и ребёнок совершенно не знает, что ему делать и куда идти.

— Всё теперь в порядке… — шепчет женщина, запуская руку в его светлые длинные кудри. — Как тебя зовут, малыш?