Hioshidzuka - Вернуться в сказку

— Танатос! — кричит мальчик. — Ты просто гений, хоть иногда и засранец!

И вот — каменные плиты снова появляются. Асбьёрн чуть-чуть медлит — кажется, «чернокнижник» говорил что-то про то, что нужно немножко подождать, прежде чем снова начинать бежать — и снова начинает свой путь. На этот раз он короче. Танатос смотрит на него с каким-то азартом — словно ставки делал на то, что Асбьёрн добежит. Этот «чернокнижник» бывает до жути азартен, хоть и старается лишний раз не просаживать деньги в кабаках. Впрочем, ещё он довольно удачлив. И вполне способен в хорошие дни выиграть деньги, на которые можно купить половину какой-нибудь деревушки. Зато в плохие дни Танатос способен просадить столько, сколько всей их нищей братии никогда не светит. Ну, разве что, когда выиграет эти деньги Танатос. Или когда белобрысый гад принесёт какие-то странные цацки Деифилии.

Ещё шаг — и Асбьёрна подхватывают под локти на удивление сильные руки Йохана. И вот — он уже стоит на твёрдой земле. Йохан хватает его за шиворот, отвешивает подзатыльник, а потом обнимает. От Йохана всегда приятно пахнет. Мятой. Вот от Танатоса может пахнуть чем угодно — потом, кровью, едой. Часто от Танатоса пахнет хлебом. Притом — горелым. От Деифилии пахнет какими-то цветами, названия которых Асбьёрн никогда не знал. От белобрысого гада — Мира — пахнет золотом и сталью, властью, кровью и душами. Асбьёрн утыкается носом в плечо Йохану и чувствует, что готов разреветься, как малолетка. Притом — от счастья.

— Я, в первую очередь, засранец, мой дорогой Асбьёрн! — смеётся Танатос, подходя к ним обоим и легонько щёлкая мальчишку по лбу. — А уже потом — гений!

Асбьёрну хочется лягнуть Танатоса ногой куда-нибудь в колено. И посильнее — этот грязный оборванец смеет ещё и спорить с Асбьёрном тогда, когда тот находит в себе силы как-либо теплее отнестись к Танатосу. Этот… Этот паршивец смеет утверждать, что гений он только потом? Да если Асбьёрн это заметил, это уже совершенно неважно. Музыкант вдруг тоже начинает смеяться и прижимает к себе маленького оборотня покрепче.

Мальчишке вдруг снова вспоминается тот белобрысый субъект. Драхомир, Мир, Драгоценный — как его только не называли. Во гад! Асбьёрну совершенно не нравится то, что этот — как бы его ни называли — околачивался рядом с его сестрой! От него пахнет душами… Этот голубоглазый — охотник на души. Подумать только — насколько это могло быть опасно для Деифилии! У той замечательная душа, пусть она иногда и бывает букой. Девчонки все такие. Но всё же Деифилия лучшая из всех них. Хелен Асбьёрн никогда девчонкой не считал — та была скорее товарищем по играм, которого трудно обозвать девчонкой. Но то, что Деифилия была девчонкой, дела не меняло — душа у неё была самая превосходная! Даже сам Драхомир это признавал — ух, как мальчишке порой хотелось всадить ему кинжальчик промеж глаз!

— Мелкий, ты к его словам прислушайся! — хохочет Йохан. — Гений он в исключительных ситуациях, а засранец он постоянно!

Они смеются. Теперь всё позади. Всё то, ради чего и была совершена эта потрясающая глупость. Как бы этот Мир про всё это не узнал… Асбьёрну тогда крепко от него достанется — за то, что сестра мальчика могла бы переживать из-за исковерканного трупа младшего несносного братишки. И вовсе неправда, что Асбьёрн несносный. Несносный в их братии именно Танатос. Ну и Драхомир — просто невозможный ублюдок. Остальные из них люди вполне так даже ничего. Чаще всего. Иногда… Изредка бывают.

Йохан… Йохан Асбьёрну нравился — спокойный, умный, рассудительный, добрый. Он никогда не приставал к Деифилии. Даже в шутку. Пожалуй, Йохан был самым умным и ответственным из всего «Сонма». Да уж… Глупую шутку Танатоса, разумеется, все оценили. Какой из них — тринадцати — сонм? А уж тем более — Сонм. Сонм — это когда хотя бы тысяча участников. Ну, хотя бы сотня. А не тринадцать. Из которых три инвалида, три девушки и один подросток. Хотя, конечно, да — дел они творили предостаточно. А та глупость была сказана Танатосом в то время, когда им всем пришлось сжигать какую-то деревушку. Из-за чудовищных карточных долгов горе-чернокнижника. Можно было и сонмом назваться. Сонмом саранчи. Кто знает, потянут ли они что-то большее?

В королевстве Анэз порой случались эпидемии и раньше. И часто они были весьма разрушительны. Лет пятнадцать назад вот так же два крупных города почти целиком «сгорели» из-за оспы. Страшная болезнь, всё-таки. Как и холера. Чумой, к счастью, в королевстве уже давно — несколько столетий — никто не болел. Правда, эта хворь встречалась во многих других королевствах и герцогствах. Наверное, ехать туда даже не во время эпидемии было опасно. Впрочем, Георг Хоффман, этот самодовольный выскочка, некогда не имевший ни титула, ни денег, ни связей, не раз ездил. И каждый раз возвращался живой, здоровый и ещё более самодовольный. Граф Хоффман раздражал. Многих, по правде говоря, раздражал. Где только Делюжан откопал такого молодца? Кажется, настоящее его имя было Джордж Блюменстрост. В его глазах была та тьма, которую Феликс искал в каждом человеке, что только пересекался с ним. Но что-то с этой тьмой было не так. Георг Хоффман был сильным человеком. И умным. И обаятельным. И что-то в нём было такое, что заставляло даже самого влиятельного человека признавать его равным себе. А то и выше — по всем категориям. Пожалуй, нельзя было не уважать графа за это. И Кордле уважал. Уважал искренне. Но никак не мог заставить себя относиться к казначею лучше.

Феликс чувствовал в этом человеке что-то такое, чего ни за что на свете не желал признавать. Ни в себе. Ни в людях, которые могли бы быть его друзьями. Даже в своих врагах он не хотел бы видеть этой всепоглощающей боли, заставляющей человека сходить с ума, не видеть мира вокруг себя, жить какой-то бесконечной войной с самим собой.