Hioshidzuka - Вернуться в сказку

Весь город был охвачен этой напастью, словно пожаром. Хворь. Болезнь, что распространялась так быстро. Многие люди уже заболели. Кто-то болел сейчас. И болел тяжело — в состоянии, когда сознание ещё не покидает, когда разум ещё не смог отделиться от тела. И ровным счётом ничего не помогало. Ни магия, ни лекарства — не помогало ничто. С каждой улицы слышались стоны заболевших. Слабые, жалобные, просящие какой-то милости… Последней милости, наверное.

Сколько людей уже умерло от этой лихорадки? Сколько ещё умрёт? И будет ли среди них племянник короля Анэза — герцог Феликс Кордле? Говорили, кто-то после этой болезни выживал… Но слабость оставалась ещё некоторое время — сколько именно, пока что никто не знал. Прошло слишком мало времени с начала этой эпидемии. Что это была за зараза? Как её было лечить?

Не бойся не выиграть в этой захватывающей игре — жизни…

Уже который день Феликс Кордле не мог найти в себе сил, чтобы просто подняться с постели. Как только он пытался привстать или даже просто лечь поудобнее, тело не слушалось его. Феликс мог говорить что угодно про то, что он чувствует себя не так уж плохо, но любой, кто зашёл бы к нему сейчас, сказал бы, что Кордле просто пытается храбриться.

Жар ни на минуту не отпускает его — подумать только, он готов отдать всё на свете только за минуту покоя… Феликсу хочется только того, чтобы ему стало лучше. Больше никакие мысли его не занимают. Ему хочется лишь облегчения, избавления, если вам так угодно.

Хотя, наверное, всё-таки, есть ещё мысли, которые имеют для него значение сейчас.

Он совершенно один в комнате. Лекарь заходит к нему раз в сутки. Больше никто. Ни мать, ни отец, ни сёстры — на него всем плевать. Он не может лишний раз даже пошевелить рукой. Ему ужасно тяжело лежать просто так в своей постели и чувствовать, как медленно течёт время для него в данный момент. Ему хотелось бы взять в руки книгу или что-то ещё, пусть он и чувствует, что сил прочесть её у него не нашлось бы. Ему хочется, чтобы хоть кто-нибудь сидел рядом с ним в комнате, гладил его по голове и рукам, успокаивал, говорил, что нужно потерпеть ещё совсем немного, прежде чем болезнь отступит, прежде чем наступят покой и выздоровление… Но никого нет рядом. Вряд ли кто-то войдёт в его комнату — он сам до этого часто выгонял своих родственников отсюда.

Когда-то давно он переболел и оспой. Чудо и только, что выжил. Ещё большее чудо — что на его лице не осталось ни одного следа этой страшной болезни. На руках, на спине, на груди и ногах — где угодно. Но только не на лице. Впрочем, может быть, это была и не оспа вовсе? Феликс видел людей, что переболели ею. Без жалости на них нельзя было взглянуть. Почему же он переболел этой хворью — лекари и мать говорили, что именно ею, а не чем-то другим — и не имел такого количества рубцов? У его сестры Эдит остались жуткие рубцы на лице. Но у Феликса шрамов практически не было — немного на спине, немного на груди, не больше шести-семи на руках и ногах. И ни одного на лице.

Не бойся оказаться чудовищем — беспощадным и глухим к мольбам.

Эдит… Его драгоценная младшая сестрёнка… Даже ей он не был нужен в таком состоянии. Даже она не приходила к нему. Ни разу не пришла. Ни разу — за все пять дней его болезни. Феликс чувствует себя брошенным, он кое-как комкает своими худыми длинными пальцами белую тонкую ткань своей рубашки… Болезнь измотала его. Сделала мнительным, раздражающимся из-за пустяков. Как бы ему хотелось, что бы всё поскорее закончилось.

Он едва видит хрупкую фигурку, появившуюся в двери. Кордле не сразу понимает, кто к нему вошёл — ему думается, что зашла очередная служанка, которой приказано помочь ему улечься на подушках удобнее и проследить, чтобы он выпил ту гадкую микстуру, которой его пичкает доктор Морган. Феликс уже пытается поднять руку, чтобы в последний момент дёрнуться и опрокинуть гадкое лекарство, но вдруг замечает, что у его постели вовсе не служанка. Мать, — думается ему. Он недовольно хмурится. Ему не хочется видеть её сейчас. Не хотелось видеть презрения в этих некогда родных синих глазах. С той поры, как ему исполнилось семнадцать, мало кто смотрел на Феликса Кордле иначе. Ему не обидно. Нет. Ни капли не обидно. Скорее, самому противно. И немного смешно.

Феликс уже готов прогнать из своей комнаты мать… Но это всего лишь Эдит. «Бедняжка Эдит», «дурнушка Эдит» — так её называли. Его милая безобидная сестрёнка. Бедная девочка, лицо которой исковеркано оспой. Бледная, вечно уставшая — на ней держалось большинство домашних хлопот герцогского дома Кордле. И часто ей не давали даже выйти к гостям на приёмах. Оспа сделала из неё дурнушку. И Феликсу было безумно обидно за сестру.

— Эдит… — обессиленно стонет герцог. — За что мне такое наказание?

Он едва может пошевелиться. Его спина, его руки, его ноги жутко болят. Он практически не может как-либо изменить положение своего тела. Он прикован к постели. Только сейчас Феликс сумел понять, что именно означает это выражение. До этого он никак не мог понять его… Герцог пытается протянуть руку, чтобы коснуться пальцев сестры.

В комнате жарко, темно и душно. Если бы Феликс мог сделать хоть что-нибудь — он открыл бы окно. Доктора говорят, что для больных людей полумрак полезен, но уж лучше бы была совсем темнота или слепящее солнце, чем что-то посередине. К тому же, все отчего-то боялись сквозняков. Но любой сквозняк лучше этого спёртого воздуха. Кордле постоянно казалось, что он задохнётся здесь в этой комнате раньше, чем болезнь добьёт его.

Его рубашка пропиталась его потом. Должно быть, Эдит противно даже входить в комнату к брату, не то что подходить близко к нему. Ему самому противно осознавать то, что с ним сейчас происходит. Больше всего Феликсу Кордле не хочется умирать здесь. Но Эдит не показывает виду, что ей противно находиться с братом в одной комнате. Она вздыхает тяжело и берёт его за руку. В последний момент Кордле приходит в голову, что правильнее было бы её одёрнуть — болезнь заразна. Но одёргивать так не хочется — Эдит единственный человек, кроме врача, который коснулся его за это время.

А ведь она религиозна… Не то, что Феликс. Более того — она набожна. И очень доверчива. Кордле всегда было жаль её. Не имея больше других утешений в жизни, других радостей, она молилась, занималась всеми домашними хлопотами, возилась с племянниками и племянницами… Тихая, незаметная и незаменимая. Феликс никогда не знал, что делал бы без неё.

Не бойся оказаться тем, кого все ненавидят и презирают.

Феликсу ужасно стыдно, что он не выдернул свою руку — она может заболеть. Он никогда не простит себе этого — ни на этом свете, ни на том. Эдит слишком слаба здоровьем и вряд ли сможет перенести всё это. Феликсу ужасно стыдно. Но он прекрасно понимает, что и сейчас бы не смог выдернуть руку. Ему слишком плохо сейчас, и Эдит — его единственная надежда.