Hioshidzuka - Вернуться в сказку

Алый генерал рассказывал сыну о том, как в сражении на уровне Тривенберр под рекой Щертелле были разгромлены войска Авигдора Венренского и обретён амулет безвременья — тот яркий камень, что заставлял время дрожать и трепетать, и изменяться, подчиняясь воле того, кто владел амулетом. Драхомир часто-часто видел этот камень — пылающий, алый, огранённый в виде вытянутого восьмиугольника, с холодной чёрной сердцевиной. А Киндеирн любил повторять, что любой рубин при правильном использовании может послужить амулетом безвременья. Только надо знать, как обращаться со столь холодным и капризным камнем, чтобы он запылал, заискрился, чтобы в камне забился живой огонь… И Драхомир прекрасно помнил отцовский золотой перстень, в который был вставлен довольно крупный рубин. Подобный перстень был подарен и самому Миру отцом на шестнадцатилетие. И это был один из самых ценных подарков — ценнее Биннеланда, что был выпрошен Киндеирном у императрицы для сына. Перстень был дорог Драхомиру. Очень дорог. И не только в качестве памяти. И теперь, когда перстня не было… Впрочем, Сонг говорил, что знает человека, у которого теперь находится эта вещь. Перстень был не только хранилищем воспоминаний. Он был и оружием и… «почётным знаком» Ренегата. Знаком предательства Драхомира. Как Киндеирн и не пытался отучить сына от этой пагубной привычки. Мир был упрям. Он ведь этим в отца пошёл — чудовищным упрямством, раздражавшим всех вокруг, тем, за которое леди Мария так гневалась на него (его спина до сих пор хранит несколько шрамов, что связаны с её гневом), тем, что так не нравилось Деифилии, тем, из-за чего так сокрушалась леди Иоанна, тем, что так восхищало Йохана и Асбьёрна и так смешило столь же упрямого Танатоса. Драхомир улыбается, вспоминая это… И думает, что во многом его всегда подталкивали к безумным выходкам рассказы собственного отца — рассказы о жизни, что была насыщена событиями, головокружительными победами, в которой не было унизительных поражений, которая всегда была великолепной, торжественной и прекрасной — несмотря ни на что. Такой, какую всегда желал иметь Драхомир. Но у кого, в отличие от отца, бывали и унизительнейшие поражения. Как то, когда его схватили перед судом, когда погиб весь их Сонм… Да и побед, если подумать, у Драхомира было не слишком-то много. И все они меркли перед блеском отцовского торжественного величия. Что значит победа над какой-то Вирджилисской цитаделью, когда отец захватывал целые уровни, командовал целыми армиями демонов, по праву считался солнцем и некоронованным королём? Что значат те жалкие потуги стать хоть сколько-нибудь похожим на Киндеирна?

Драхомир тяжело вздыхает. Пожалуй, стоило вспомнить и рассказы отца об Елизавете Алексеевне — той женщине, которая и являлась настоящей матерью Мира. Он и сам видел эту женщину несколько раз — она была крайне красива и, пожалуй, очаровательна. Отец всегда говорил, что был околдован ей — этой белокурой насмешницей Лизкой. Этой наглой девчонкой, которая бросилась Киндеирну на шею и начала болтать всякую чепуху. Все говорили Миру, что наглостью он пошёл в мать. Впрочем, пожалуй, и тем, что Ренегат — тоже. Отец никогда не был предателем. Киндеирн был великодушным, смелым и хорошим. Пусть это никто и не хотел понимать. Даже леди Мария — прекрасная и добрая первая жена отца, которая взяла на воспитание его, маленького мальчонку, оставшегося без попечения безответственной матери. Даже леди Мария ничего не понимала. Что уж говорить про Лизку? Про ту самую Елизавету Алексеевну из знаменитого кабаре Города Пороков? Про ту самую мать Драхомира, о которой он в детстве слышал лишь изредка — от отца, который сразу замолкал, видя, что Мир это слушает. Леди Катрина была чопорной и строгой. Куда более чопорной и куда более строгой, чем леди Мария. К тому же, леди Катрина была слишком уж ворчлива и маленького Мира очень не любила — ей куда больше по душе был собственный сын, спокойный и безответный Говард. Леди Салинор старалась замечать в собственном муже как можно меньше всего, леди Наидия была выдана замуж по воле скорее своего дяди, а леди Иоанна не думала ни о чём. Она просто любила.

— Тогда всё в полном порядке! Я всегда была наглой! — смеётся незваная гостья. — Это куда более весело, чем быть приличной паинькой!

Драхомиру ли не знать, что это так. Сколько проблем он доставлял отцу, будучи ребёнком! Правда, едва ли меньше, чем теперь. Скорее всего — даже больше. Теперь не стало тех невинных детских шалостей, вроде подложенных в туфли кнопок или в сумку крысы, которые он устраивал леди Катрине. Нет… Теперь всё было совершенно иначе. С какого-то момента игра стала принимать всё больший оборот, а потом… Потом он совершил нечто такое, после чего в Интариофе стало лучше не показываться.

Миру думается, что наглость, пожалуй, хоть и является часто тем, что спасает от многих бед, привлекает к себе не меньше проблем, чем глупость. Во всяком случае, ему самому наглость принесла немало бед. А гордость не давала признавать собственных ошибок. Драхомир всегда и во всём считал себя правым, считал, что каждым своим действием он делает лишь лучше.

Всё, что случилось тогда с Сонмом — случилось из-за него! Если бы только Драхомир обратил тогда внимание на странный белеющий огонёк — всё было бы иначе. Не встретились бы в тот день Асбьёрн и Абалим, не убили бы друг друга, не погибли бы Оллин, Хелен, Саргон… Саргон умер последним из них. Если бы только Драхомир понял тогда, что им приготовлена ловушка — всё обошлось бы. Кто знает — сколько бы лет ещё все они жили… Ему порой кажется, что и года было бы достаточно — для того, чтобы успеть побыть рядом друг с другом. Чтобы хоть немного свыкнуться с мыслью о том, что кого-то из них может не стать…

Впрочем… Не так важно. Теперь не важно — все они были мертвы. Все те, кто был так важен… Это они могли хоть как-то помочь Драхомиру вырваться из того гнетущего состояния. Но не какая-то нахалка, что так беспардонно вторгалась в его личное пространство.

— Меня зовут, Мария, кстати, — дружелюбно толкает его в плечо эта самая нахалка, которая разве что не жуёт при нём жвачку — эта отвратительная привычка Драхомира всё ещё выводит из себя, как долго он не пробыл на Земле.

Мария. Мария… Ма-риш-ка… Драхомиру думается щёлкнуть её по лбу и заметить, что для «Марии» она ещё не доросла. Почему он этого не делает — хороший вопрос. Впрочем, ему больших усилий стоило не дотронуться до её лба рукой. Девчонка даже не обратит на это внимания — должно быть многие с ней так поступают. А вот Мир… Кто знает, не сойдёт ли он с ума, почувствовав в этой девчонке надежду, которой у него никогда не было. И если окажется, что надежды нет и на этот раз… Лучше не смотреть на эту девчонку. Лучше выгнать её прочь, пока ещё не поздно.