Майкл Суэнвик - Хроники железных драконов [сборник, litres]

— Тетигистус! — выкрикнула она.

Дух подпрыгнул, словно его огрели бичом по спине. С громким треском лопнула импульсная лампа. От розетки завоняло горелым пластиком. Джейн с криком упала на спину, когда лазер закоротило, и вскинула руку, чтобы защитить глаза.

Но дело было сделано. На сетчатке под закрытыми веками ярко и четко сияло остаточное изображение триединого Задиры-Питера-Пака. Глаза их были прозрачны, а кожа цвета слоновой кости. Они лежали, завернутые в белое полотно, с одинаковым выражением собранности и уверенности на безупречных лицах.

Все они были мертвы.

Итак, это оказалось правдой. Задира, Питер и Пак — одно.

Было поздно, и скоростные лифты закрылись на ночь. Джейн сорок пять минут тащилась до дому в местной стоячей кабине. Всю дорогу она не столько думала, сколько переживала. Она надеялась, что, когда наконец так или иначе выяснит правду относительно Пака, это освободит ее. Только теперь, когда он стал для нее запретен, до Джейн дошло, как она безумно хочет его.

Смертельно усталая, она добралась до своей комнаты. День получился длинный, и единственное, чего она хотела, — это завалиться спать.

Через стекло фрамуги и из-под двери сочился свет. Изнутри слышались голоса. Значит, Мартышка вернулась. И у нее был приятель.

«А, — подумала Джейн, — мне уже не сделаешь больно. Хоть ударьте кирпичом по лицу, все равно я ничего не почувствую».

Она открыла дверь.

Над ее кроватью высилась неуклюжая фигура с красными глазами и соломой вместо волос. Он поднял взгляд и спросил с мерзкой ухмылочкой:

— Как жисть, Сорри?

Это был Крысякис.

Зима тянулась невыносимо долго. Отцы Города объявили третий декабрь, так что Черный декабрь перешел в декабрь Ледяной, и всех преследовало ощущение, что не за горами четвертый. Тем временем стояла Волчья Луна, и Богиня приняла свою самую враждебную ипостась. Казалось, что Десятина никогда не наступит.

Как-то спустя неделю после появления Крысякиса Джейн отправилась вместе с ним и Мартышкой поглазеть на витрины магазинов. Настороженно и неохотно она плелась за сладкой парочкой через фешенебельные залы «Гладсхейма», «Карбонека» и элегантных заведений типа «Ярмарки Рога», «Фаты Падурии» и «Малефициума», где Джейн и выглядела и чувствовала себя безнадежно неуместно. Алчный глаз Мартышки привлекла какая-то яркая безделушка, а Крысякис с довольной ухмылкой на пухлых губах встал позади, поигрывая ключами в кармане.

— Ой, смотри, — восхитилась его подружка, — не правда ли, прелесть?

— Да, — отозвался Крысякис, пристально глядя на Джейн. — Не правда ли?

Вечер они завершили в «Пещере». Там устроили ночь открытого микрофона, и несостоявшиеся барды и непризнанные менестрели со всей округи набились сюда с уймой плохих стихов. Они сидели за столиками, сделанными из катушек от телефонных кабелей, потягивали эспрессо и ждали своей очереди. Первокурсники в джинсах и черных водолазках разносили полные чашки и убирали пустые.

— Ах эти перчатки! Перчатки из кожи фавна! — восторгалась Мартышка. — С этого момента я делаю все покупки только в «La jettatura» [7] Сглаз ( ит. ). . — Она протянула руку и кончиком пальца провела по подбородку Крысякиса, мурлыча: — Представь, какие они… мяхххкие на ощупь.

На крошечной сцене поэт, судя по его виду целыми днями валявшийся на сеновале, декламировал:

Крысякис закатил глаза. Затем, возвращаясь к прерванному ранее потоку красноречия, произнес:

— Весь секс сводится к власти. Господство и подчинение, вот в чем его суть, в двух словах.

— Но у нас все по-другому, — вставила Мартышка. — Правда, милый?

Он снисходительно погладил ее по руке.

— Кто-то должен брать, а кто-то отдавать. Мужчина от природы агрессор. Женщина пассивна, ее роль — сохранять. Любовь как акт неизбежно оказывается столкновением жесткого и мягкого, овладением и уступкой, войной в миниатюре. Все остальное — ухаживание, разрыв, примирение — всего лишь усовершенствование и сублимация исходных сил.

— Грубиян! — надулась Мартышка. Затем вкрадчиво произнесла: — Но, сладкий мой, никому не нравится, когда им все время помыкают.

— В тройке, разумеется, — глубокомысленно изрек Крысякис, — дело обстоит иначе. Всяко может обернуться, но, как правило, в итоге сверху оказываются двое. Для сохранения равновесия тому, кто оказался внизу, приходится принимать двойное господство. Она должна научиться пресмыкаться. Ползать. Ее следует заставить ценить собственное унижение.

Мартышка метнула быстрый взгляд на Джейн. Глаза у нее сделались жесткие и яркие, словно гагатовые бусины, ноздри раздувались. Затем она тряхнула головой и отвернулась.

— Это извращение.

— О да, — согласился Крысякис. — Равно как и множество других вещей.

Джейн пристально смотрела в подсвечник. Наблюдая, как пламя исчезает и снова появляется в толще красного стекла. Словно пытающийся улететь мотылек.

— Ты собирался о чем-то со мной поговорить.

— А? Да, собирался. Ты покинула нас в вихре столь загадочных событий… — Крысякис извлек из внутреннего кармана пальто конверт и положил его на стол возле своей кружки. Джейн потянулась за конвертом, но он отодвинул его. — Странных событий, очень странных. Ты уехала так внезапно, что даже не почесалась сказать «до свидания» старым друзьям. После всего, что мы значили друг для друга. Это возбудило мое любопытство. Я решил немного поразнюхать.

— Вы встречались? — вскинулась Мартышка.

— Нет.

— Пустое — ошибка юности, — небрежно отмахнулся Крысякис. — Я уговорил Соломчика послать запрос в офис Детолова. — Он многозначительно постучал пальцами по конверту. — Тебе не любопытно, что они ответили?

Голос у поэта был высокий, гнусавый и дребезжащий — омерзительный букет.

— Нам обязательно слушать эту дрянь? Нет, мне не любопытно. Какое мне до этого дело?

— Вот именно — какое? — Крысякис убрал конверт в карман и резко сменил тему. — Надеюсь, тебе понравилось, Мартышечка, дорогая. Славно иногда пройтись по Городу, поглазеть на витрины, поучаствовать в приятной беседе.

Она обняла его.

— Ты же знаешь, что да, Крыскин.

— Если бы тебе представилась возможность получить только одно из всего, на что мы смотрели сегодня, что бы ты выбрала?

— Перчатки из кожи фавна. Однозначно, перчатки.

Крысякис повернулся к Джейн.

— Ты слышала волю госпожи. — И щелкнул пальцами, словно она была обязана ему повиноваться.