Диана Джонс - Дом за порогом. Время призраков [litres]

– Да… – ответила пациентка. – Нет. Джулиана Эддимена – нет.

– Вот что самое странное! – сказала Шарт. – В каком-то смысле да, но на самом деле мы были… мы были так едины, что если бы одна из нас его заполучила, словно бы уже и не важно, кто именно.

– Тебя послушать, мы были как хищницы – или как самки пауков! – оторопела ее сестра.

– Вообще-то, да, – сказала Шарт. – Я вот сейчас подумала: если всем нам на самом деле было на него наплевать, даже тебе, раз уж ты так говоришь, тогда, может быть, Мониган и не была манифестацией нашей общей жажды ярких переживаний, суицидальных порывов или еще чего-нибудь.

– Пожалуйста, не умничай! – взмолилась пациентка. – Что ты хочешь сказать?

– Сама не знаю. – Шарт поникла на стуле. И закрыла лицо руками. – Призрак появился и на следующий день, – проговорила она. – Я точно помню. Судя по всему… ты еще не закончила начатое. – Она резко отняла ладони от лица. Ее снова охватила тревога. – Если считать два дня за два високосных года, у тебя есть время сегодня до полуночи. Все-таки Мониган играет честно. Или кто-то другой. Такое чувство, что тебе дозволили вернуться и посмотреть, что можно исправить. Но исправить-то ничего нельзя! – Шарт внезапно вскочила. – Нечего мне тут рассиживать и пороть чушь! Даже если Мониган существует на самом деле, никто не может изменить того, что уже случилось. Это я точно знаю и знала сегодня утром. Но все равно я такая суеверная, чтоб мне пусто было, что, когда получила телеграмму от Уилла, позвонила бабушке спросить, как там Оливер.

– Оливер! – воскликнула ее сестра. – Что, Оливер еще жив?!

– Еще как, – сказала Шарт. – А я что, не… Постоянно забываю, что ты ничего не помнишь. Он, конечно, постарел, и воняет, и жрет как свинья, но бабушка, к счастью, души в нем не чает, поэтому он живет у нее, пока я в Кембридже. Не могла же я оставить его дома, чтобы его вечно забывали покормить. – И тут без предупреждения и без объяснения Шарт вся сморщилась и заплакала.

– Что случилось? – спросила пациентка. Похоже, слезы были заразные. Она и сама начала всхлипывать.

– Прости меня! – всхлипнула Шарт. Вытащила из кармана бумажный платочек, вовремя сообразила, что это телеграмма, и вытерла лицо рукавом. – Ну вот, теперь и ты из-за меня плачешь. Просто… я, конечно, обожаю Оливера, но когда вижу тебя в таком состоянии, то понимаю, что тебя я люблю гораздо сильнее! Надо, чтобы ты… когда снова вернешься в прошлое призраком, пожалуйста, постарайся донести это до нас. Мы, конечно, были совершенно чокнутые, но совсем не дуры. И…

Тут вдруг вошла медсестра – размытая фигура, маячившая за огромной белой ногой. Она сказала Шарт:

– Выйдите, пожалуйста, минут на десять, подождите снаружи. Доктор Смайт хочет осмотреть мисс Мелфорд.

– Конечно, – сказала Шарт. Торопливо нагнулась над пациенткой – снова пахнуло здоровьем. – У меня есть ключ от твоей квартиры, поэтому я в любом случае побуду в Лондоне, пока тебе не станет лучше. Можно мне спать в твоей кровати? Я знаю, тебе тошно от одной мысли, что я буду наводить порядок в твоих вещах, так что даю честное слово ничего-ничего не трогать.

– Все нормально, – сказала пациентка. Она понимала, что врач уже в палате и Шарт сейчас уйдет. – Постой! – окликнула она. Шарт замерла. – Ты собираешься стать учительницей?

Странный вопрос, но пациентке сейчас казалось, что это очень важно.

Шарт помедлила, оглядела размытые фигуры, столпившиеся в палате. Улыбнулась. Она поняла, почему это так важно.

– Потому что Филлис всегда так про меня говорила? Брось. Это она так о нас заботилась: когда она рассуждала про наше призвание, у нее возникало ощущение, что она заботится о нашем будущем. Я еще не решила, кем быть. Не так-то просто найти работу.

И она выскользнула за дверь. Ее место заняли размытые фигуры и огромная белая нога с кивающей мордой из толстых сизых пальцев.

Ее снова оставили в покое, и можно было подумать. Салли – да нет же, она никакая не Салли, она, должно быть, Имоджин или Фенелла – зависла среди жужжащих мух в пустой кухне и стала размышлять над тем, что она теперь знала. Но ее призрачный разум, как и в прошлый раз, стал ограниченным, как тонкий луч фонаря. Всего, что в него не попадало, словно бы и не существовало. Вот мухи – они существовали, как и тающие запахи завтрака из-за зеленой двери.

Сестры, похоже, еще не проснулись. Было тихо, не считая мух и далекого гомона, доносившегося из Школы. За окном шелестели яблони и клевали куры – начинался один из тех ветреных, жарких пасмурных дней, когда даже самые яркие цвета становятся тусклыми и заурядными. Это было зловеще, как будто сегодня произойдет что-то скверное. Иногда стекла покрывались капельками: за окном моросило.

Призрак висел в воздухе и пытался вспомнить, что же произошло за семь лет между сейчас и больницей. Это было время бесплодных ошибок. С одной стороны, ее жизнью распоряжался Сам, вечно сердитый, но почти всегда отсутствующий, с другой – Джулиан Эддимен, вечно смеющийся, вечно требующий все больше и больше. Сплюснутая между ними, она истончилась почти в ничто. Поначалу она старалась угодить обоим, но потом стало ясно, что угодить Самому невозможно – ему просто неинтересно. После этого она целиком посвятила себя тому, чтобы угождать требовательному Джулиану Эддимену. Пошла учиться в художественную школу, как упоминала Шарт. Вроде бы это правда. У нее сохранились смутные воспоминания, что так решил Джулиан Эддимен. Он сказал, что это будет хороший предлог жить в Лондоне, поближе к нему. Жить с ним она не могла. Он жил с родителями.

Так вот, она училась в художественной школе. Как там было? Она собрала все силы и направила тонкий луч внимания в ту сторону – и вспомнила время одиночества и обид. Там было полно блестящих живописцев и бешено талантливых юных художников, и все они умели по-умному рассуждать о том, чем занимались. Она так говорить не умела. А рисовала она неплохо для ребенка, но жалко и убого для взрослой студентки. Она оставалась там только ради Джулиана Эддимена.

Неужели она стала такой же унылой и недовольной, как взрослая Салли? Она боялась, что да. В этом она винила Джулиана Эддимена. Однако понимала, что и сама виновата, что позволила Джулиану Эддимену забрать над собой такую власть. И она решила порвать с ним. Иначе она никогда не сможет ничего сделать самостоятельно. Но ей было страшно это делать. У Джулиана Эддимена случались приступы неукротимой злобы, когда она делала что-то, что ему не нравилось, и это ее пугало. Во время такого приступа он и вытолкнул ее из автомобиля.