Макс Фрай - Все сказки старого Вильнюса. Начало

Спросила: «Но какой прок будет от рыб? Сами говорите – пронзенный стрелой олень, духи-помощники. Ясно, для чего они были нужны. У каждого своя задача. А рыбы? Мы с вами не рыбаки, уловом не кормимся. Если я нарисую сто рыб, что случится с нами? Что они сделают для нас?»

«Вот и узнаем заодно. Лично я понятия не имею. Но хоть что-нибудь непременно случится, верь мне. Например, пойдет дождь».

Невольно улыбнулась: «Дождь-то пойдет в любом случае. Здесь у нас летом льет через день. А то и чаще».

«Не говори ерунду. Как будто сама не понимаешь. Дождь, который пойдет из-за наших нарисованных рыб – совсем не то, что обычный дождь, случайный каприз дурацкой погоды. И вообще, главное – начать. Сперва нарисуй сотню рыб, а там поглядим».

О господи.

Очень хотела сказать: «Давайте лучше придумаем, что нужно нарисовать, чтобы вы выздоровели. Уж я тогда расстараюсь. Весь город размалюю! Даже билет сдам, если понадобится». Но постеснялась. Показалось, это прозвучит, как бестактная шутка. Поэтому просто спросила: «Можно, я завтра тоже приду? Что вам принести? Я все что угодно…» – и осеклась, ощущая себя самой глупой и беспомощной курицей в мире.

«Носить ничего не надо. И бегать туда-сюда каждый день ни к чему. Приходи, когда сделаешь домашнюю работу», – строго сказал Йонас Львович. И дружески подмигнул, не оставив, таким образом, ни единого пути к отступлению.

Кивнула: «Я поняла. И приду завтра».

Чего тянуть.

Восемьдесят восьмая рыба разрезана ножницами на множество мелких лоскутов, они еще держатся вместе, но скоро, буквально вот-вот ветер разнесет их в разные стороны. Восемьдесят девятая рыба – шахматная доска с расставленными фигурами, классический этюд, белые начинают и выигрывают. Девяностая рыба темна, как ночь, но брюхо ее сияет серым, синим и – не розовым даже, предчувствием розового. Рыба-утренняя звезда, она снится всем людям незадолго до рассвета, но почему-то именно этот сон никто никогда не помнит – кроме тех немногих счастливцев, кому она пригрезилась наяву.

Будем считать, что так.

Вообще ни секунды не сомневалась – рисовать рыб или нет. Даже вопрос так не стоял. Глупо, конечно, кто бы спорил. Но если Йонасу Львовичу нужно, чтобы я делала глупости, буду делать, не вопрос. И штука даже не в том, что он болен. А в том, что он – Йонас Львович. Никогда в жизни не приходила к нему с несделанным домашним заданием. И ни единого занятия не прогуляла, даже простужаться перестала, и хронический бронхит прошел незаметно, как-то сам собой – лишь бы не пропускать.

Восковые мелки купила в художественной лавке. Давно в такие не заходила – зачем, только душу травить. А теперь битый час проторчала перед стеллажами с товарами. Какие материалы. Какие! Нам в свое время и не снилось, что такое вообще бывает. И как же жаль, что мне больше не надо…

Сказала себе: «Цыть. Почему это «не надо»? Очень даже надо. В данный момент – мелки. Так что не хлопай ушами, оплати покупку, они же закроются уже через десять минут, шляпа».

Шла домой, рассовав коробки с мелками по карманам. Думала: все это так глупо, что, пожалуй, даже хорошо. Если подумать, искусство само по себе – глупость. Нерациональное, необязательное, избыточное действие, без которого можно легко обойтись. То есть без него можно выжить. Но нельзя жить.

Одернула себя: ишь, разошлась. Искусство ей подавай. Поздно, мать, твой поезд давным-давно ушел. Не примазывайся.

Йонас Львович на это сказал бы: ушел, и черт с ним. Поезда, деточка, ходят по расписанию. Каждый день, или хотя бы раз в неделю. Садись да поезжай, если приспичило. Все лучше, чем локти кусать.

И был бы совершенно прав.

У девяносто четвертой рыбы в каждом глазу по океану, а глаз – не меньше дюжины, потому что океанов должно быть много, и каждый – необъятный простор. Девяносто пятая рыба улыбается, как Джоконда – смешная вышла цитата.

И художница тоже улыбается, как Джоконда. И практически спит на ходу.

…Шла по набережной. Слева была река, справа – дома. Позади – сгущеная синяя ночь, впереди – молочно-серое обещание утра. Прочитала название: Жигиманту. Вспомнила – а в мое время была Пожелос. Вроде бы, вообще вся набережная так называлась. Или нет? Ай, да какая разница.

Очень устала.

Сотая рыба была самая обыкновенная. Красноперая плотва с серебристой чешуей. Но хороша, ничего не скажешь. Сунула огрызок мелка обратно в коробку, положила в карман – все! Теперь – спать.

Рыба-красноперка вздрогнула жабрами, моргнула круглым глазом, приоткрыла рот.

Подумала: значит, уже сплю. Подумала: плохо быть рыбой, вытащенной на сушу. Подумала: ей бы, что ли, в воду. Дорисовать?

Рисовать не пришлось. На протянутую ладонь упала первая капля дождя. Потом вторая, третья, четвертая. Сотая капля оказалась самой тяжелой, а еще миг спустя считать капли стало невозможно, дождь полил как из ведра.

Подумала: рыбы будут довольны. Теперь они могут плыть, куда захотят.

Мокрая до нитки стояла на речном берегу, смотрела, как там, глубоко-глубоко, плывут, обгоняя друг друга рыбы – красноперая плотва, рыба-шахматная доска, рыба-радуга, рыба-сердце, рыба с цветущими глазами, рыба-сухой лист. И все остальные рыбы – плывут.

– Нет, ну в самом деле, не может же Саливаныч думать, будто мы ходим к нему только ради пирожков с капустой, – вздыхает Каролина.

– Может, – ухмыляется Ежи. – Саливаныч вообще все может. Такой уж он у нас всемогущий.

– Стоп, – говорю я. – Давайте вернемся к реальности. Старик бескорыстен до наивности. И всегда таким был. Если бы решил, что нам нужен не он, а пирожки, постарался бы предоставить их нам в неограниченном количестве, без всяких условий. Это же Саливаныч. Вы чего, а?

– Ну да, ну да, – смущенно кивает Каролина. – Но как тогда объяснить?..

– Как-как, матерь божья! Да просто он рассеянный. И всегда такой был. Говорят, с возрастом это усугубляется. Хотя уж не знаю, куда там еще усугублять.

Мы понимающе переглядываемся, вздыхаем и делаем еще по глотку кофе. Каролина открывает розовую коробочку с финиковыми марципанами, купленными здесь же, в кулинарии, на углу улиц Стиклю и Жиду, куда мы зашли заесть неудачу чем-нибудь утешительным. Ежи нетерпеливо потирает руки, всем своим видом демонстрируя алчность, а я равнодушно отворачиваюсь. Не люблю сладкое. Вот пирожки с капустой – совсем другое дело.

…Вводная такова.

Саливаныч, он же Роберт Саливанович – наш любимый учитель. Физик. Гений. Добряк. Мудрец. И прирожденный шоумен – в наше время аудитория на его лекциях набивалась до отказа, как будто к нам Rolling Stones приехали, даже с гуманитарных факультетов приходили послушать, хотя половину слов не понимали. И, говорят, до сих пор так, а ведь двадцать с лишним лет прошло. При этом Саливаныч – самый настоящий рассеянный профессор из анекдотов, способный не только прийти на работу в разных ботинках, с хозяйственной кошелкой вместо портфеля, но и, отправившись поутру на конференцию в Каунас, вечером улететь в Лондон рейсом из Риги, ни копейки не потратив на билет – но как?! Нет ответа. Вернее, есть – классический ответ Саливаныча: «Нууу, потом я задумался…» – и делайте что хотите.