Богатова Властелина - Хранящая огонь [СИ]

— Может, в детинец сбегаю, за знахаркой, княжича оповестить, жар ведь.

Мирина мотнула головой, поперхнулась, возвращая опустевшую плошку.

— Не нужно. Пройдёт. Утром уже ничего и не будет, — сказала твёрдо, хоть в то и самой её плохо верилось.

Легла обратно, отворачиваясь, натягивая на себя одеяло, сделавшееся будто непомерно тяжёлым, а касание его о кожу причиняло боль до скрежета зубов. И что же за напасть? Всё разом обвалилось, как камни на голову. Мирина видела перед собой неясные обрывки воспоминаний: сначала родной край с зелёными дремучими лесами и круглыми озёрами в недрах их, потом побег из лагеря, а потом представали поочерёдно перед ней то Арьян, мужественный, сильный, во взгляде которого плескалась твёрдая решительность, то наливались чернотой глаза Вихсара, пронизывая острым, как серп, взором, то вдруг вспоминались задумчивые, смотрящие в самую глубь души глаза отца.

А потом всё затянуло чернотой, в недрах которой с оглушительным взрывом, будто жидкое железо, схлёстывались огненные волны жара, заполоняя тягучим свинцом всё тело, застывая в костях, обездвиживая и перекрывая дыхание. Так она всю оставшуюся ночь пробыла в небытии, то погружаясь в огненную реку, то выныривая, чувствуя миг облегчения, вздрагивая от малейшего шороха и погружаясь вновь в охватывающий тело раскалённый сплав, не успевая даже опомниться, не видя, но чувствуя присутствие Евгастьи, которая так и просидела возле неё до утра, то подавая напиться, то отирала лицо влажной тряпицей. От холодных влажных прикосновений становилось как будто и легче, это Мирина чувствовал сквозь сон. Когда же она в следующий раз открыла глаза, хоромина уже полнилась блеклым студёным утренним светом, брезжащим в раскрытые настежь окна. Девушка пошевелилась свободно, не чувствуя ни ломоты, что выворачивала колени и запястья всю долгую ночь, ни боли, стягивавшей виски, ни жара, высушивавшего нутро, ни сухого кашля, раздиравшего горло — всё прошло.

Евгастья же калачиком спала подле неё и верно замёрзла, но не пробудилась, когда княжна пошевелилась и, стянув с себя одеяло, накрыла беднягу — успела та намучиться за ночь. Мирина, больше не в силах оставаться в постели, осторожно слезла, выглянула в окно. Тонувший в предрассветной мгле двор по-прежнему пустовал. Вспомнила о ночной гостье, и даже голова как будто вновь закружилась. Княжна зажмурилась, глухо простонав, а потом резко выдохнула, сбрасывая нахлынувшие обрывками оковы вчерашнего дня. Нет, хватит о том помышлять, пусть знает, до того мига, как пустит она чёрные слухи, Мирина успеет добраться до дома. Должна успеть. Торопливо собрав волосы в копну, она откинула их за спину. Взгляд невольно выхватил зеркальце, стекло которого треснуло пополам. Одна половинка выскочила из рамки, лежала на столе, видно Евгастья подобрала с пола. И охватила вдруг тревога — приедет за ней Арьян, или не ждать теперь его вовсе?

С отцом разговор вышел короткий, тот нисколько не препятствовал Арьяну, его отпустил бы хоть на все четыре стороны. Как будто не заботила князя больше судьба сына, и от такого его слабоволия корёжило всё внутри. Пусть бы возразил, поворчал хотя бы, но нет, безразлично блуждали отцовские глаза по его лицу.

Сказать о том, что он уезжает, Всеславе оказалось ещё сложнее, и Арьян злился на себя от того, что далось это непросто, от того, что обязан нести перед ней ответ, перед той, которая ещё не стала женой, а уже разделяет постель, перед нелюбимой. Вчера вечером разругались сильно, казалось, не посмотрит больше в его сторону, но слишком хорошо её знал, так просто она не сдастся. Но он себя просто не мог сдержать от жёстких слов, когда понял, что прознала она всё и про Мирину, и про плен её, и откуда та родом. Кто проболтался, знать бы, хотя такое, конечно, трудно утаить. В своих людях он был уверен, так ведь знали не только они, ещё и валганка. Вот же хватил горя, позволив Данимиру взять её, а ведь мог бы выказать несогласие. Но как бы оно ни было, а случилось то, что случилось, и ничего теперь не поправить. Арьян прямо сказал Всеславе, что их союз не приведёт обоих к счастью, что любовь, которой княжна делилась с ним частенько, и не любовь вовсе, а плотская утеха, что по юности вскружила обоим головы, затуманив страстью умы. Всеслава ушла от него, разрыдавшись, и ночью не приходила. А он почти всю оставшуюся ночь потом не мог уснуть, всё раздумывая, правильно ли поступает, оставляя её здесь, оставляя Данмиира с валганкой, отца, когда тот нуждается в сыновьях, пусть и думая, что это ему ничего не нужно. Вяжеслав был ещё в силе, и так скоро увядать не пришло время. В беспорядочном раздумье Арьян так и не смог найти в себе согласия и твёрдого решения. Была бы жива мать, она бы дала ему совет.

Теперь ещё тревожил и Данимир, и его оставлять старший боялся даже больше, чем отца. Братец будто сквозь землю провалился, и княжич не видел его со вчерашнего дня.

Путь в женский стан Арьян не помнил, вскипая от раздражения и сокрушаясь от негодования, с трудом удавалась его сдержать и оставаться снаружи спокойным. Ведь знал же Данимир, что сегодня старший брат уезжает, но так и не вышел, чтобы проводить.

И что же за напасть такая, обвалилось всё сразу!

Но когда Арьян шагнул в просторную светлую горницу, ход мыслей оборвался, и время будто замерло, останавливаясь, растягиваясь в бесконечность. Княжич жадно втянул в себя приятный до щемоты в груди запах ромашки и хлеба, что так любила мать. Он и впрямь обнаружил на столе плетёную корзину только сорванных цветов, и внутри оборвалось всё — то было желание отца. Аромат благоухал здесь, оседая горчинкой на языке, оковы напряжения разжались, и воспоминания хлынули в душу, тревожа успевшие затянуться раны. Давно он здесь не появлялся. Раньше тут работа велась, девушек полна горница была, и везде лежали вышитые рушники да платья, нитки повсюду да лари со всеми бабьими вещами: бусами, иголками, тканями, куделями шерсти, да лебяжьим пухом. Он застыл, на миг показалось, что сейчас выйдет на встречу матушка. Но широкий сводчатый дверной проём пустовал, повисла глухая тишина, обжигая болью утраты. А теперь пусто всё, прибрано и одиноко, тоскливо. Лишь ложился посеребрённый утренний свет на пустой, хоть и устеленный скатертью, стол, на длинные лавки да в углы.

Шаги и впрямь послышались, только с другой стороны, от боковой двери, разрывая тишину и возвращая Арьяна к его изначальному намерению. Вышла чернавка. Глаза зелёные, как молодая листва берёзы. Увидев княжича, поклониться поспешила.

— Найди мне Данимира, скажи, пусть в гридницу поспешит. Жду его там.

Девица кивнула да скрылась вновь в недрах терема, только длинная русая коса и мелькнула за ней. Арьян вернулся в детинец, полнившийся мглистым утренним туманом. В дружинной избе уже толклись кмети, бодро переговариваясь, лишь бы занять себя в ожидании княжича — не терпелось уж выехать за стены да погрузиться в мглистый замшелый лес, раствориться в сумерках. Ожидание ведь хуже всего, пропасть перед броском вперёд. Так же было и с жизнью Арьяна — замело всё, будто в самой глухой чаще, куда не пробраться ни ветру, ни солнечным лучам, покрылось прелостью да слоем листвы, не давая взойти новым росткам, и чего теперь ждать за поворотом, он не знал. Будет ли просвет? Всеслава теперь стала для него непосильной ношей, невольной и, уж чего душой кривить, обременяющей, и как бы гадко ни делось от самого себя, а смириться с тем, что теперь она рядом постоянно будет, с каждым днём становилось всё тяжелее. Арьян сидел у стола, думая обо всём этом, невидящим взором скользил по снаряжённым в дорогу мужчинам, густые голоса которых не стихали. Лишь Векула, десятник, поглядывал изредка на княжича, будто видел, что Арьяна что-то тяготит, да не спрашивал ни о чём, за что тот благодарен был ему.