Пол Стюарт - Проклятие ночного волка [litres]

Я перешёл улицу и направился к переулку, который всё заполнялся и заполнялся. Уже прибыли полицейские – у них были сети и фонари. Следом подоспели пожарные – те тащили высокую лестницу. Ну и свистопляска, подумал я, выискивая подходящую водосточную трубу, чтобы взмыть над толпой, сюда бы ещё духовой оркестр да парочку циркачей – и уж точно можно ловить волка!

Словно услышав мои мысли, крупная женщина прямо передо мной обернулась, и я увидел на её мясистой, как свиной окорок, руке, ниже локтя, татуировку – русалку, которой надлежало бы побриться. Женщина была бледной, как лист тончайшей писчей бумаги. Казалось, даже на русалке лица не было. Она узнала меня и просияла. Я улыбнулся в ответ.

– Барнаби! – голос её дрожал. – Барнаби Граймс! Пришёл поглазеть на заварушку? Тут огромную тварь загнали в западню на старые Посольские конюшни. Другого выхода оттуда нет, только этот…

– Знаю, – ответил я. – Своими глазами видел – пять минут назад этот волк откусил голову привратнику у Альгамбры.

– А уж я что видела! – ахнула она. – В «Свином Ухе». Я поднялась разбудить Скальди Саль – ей надобно было срочно куда-то идти, а глупыха, конечно, проспала – и это исчадие ада было уже там, на чердаке, и тогда началось ужасное…

Она замолчала, при воспоминании о страшном происшествии глаза её налились слезами, а лицо сморщилось. Я вытащил носовой платок из кармана жилета и протянул ей. Она поднесла его к глазам и громко всхлипнула.

– Должно быть, с крыши влез в окно на чердак. Бешеный, право слово, бешеный! – потрясённо выдохнула она. Голос её был тих. – Метнулся, пронёсся мимо меня, вниз, по лестнице, прямо в бар, а глаза так и сверкают – жёлтые, злые!

Генриетта принялась обмахиваться мощной расписной рукой.

– Посетители сперва и не поняли, подумали – драка очередная, – продолжила она, снова всхлипывая. – А зверюга-то, когда сообразил, что ему не выбраться, – как помешался. Бросался на любого на пути. Старому Тому Бриндэлу вмиг горло перекусил. Потом Арнольду Селлерзу. Не увернуться парню было… – Она снова промокнула глаза. – Третьим стал молодой Альберт Томкинс. Такой славный был юноша… Настоящий джентль… Он перегородил твари дорогу, когда та хотела броситься на меня. Он меня спас…

Она не могла больше сдерживаться и разрыдалась.

– Я-то стояла на лестнице, застыла, как вкопанная, – таращусь во все глаза, будто в цирке представление показывают. Зверюга ко мне – а Альберт Томкинс – на него. – Слёзы лились у неё из глаз. – Растерзал Альберта… В эту тварь словно дьявол вселился. Кровища хлестала…

Я подождал, пока она успокоится, и лишь потом спросил:

– А что произошло дальше?

– Дальше… – голос Генриетты стал ровным и каким-то отрешённым. – Дальше эта тварь выбила окно в баре и убежала на улицу…

В тот же миг сквозь гул толпы я различил иной звук. Несомненно, его расслышал не только я, потому что в запруженном людьми переулке вдруг наступила тишина, и все глаза устремились на двери конюшен, из-за которых и доносился этот звук.

Звук, от которого кровь стыла в жилах: ржание перепуганных лошадей – и душераздирающий хриплый волчий рёв. Даже самые дерзкие попятились назад.

Я велел Генриетте оставить у себя мой платок и направился к подходящей водосточной трубе.

С соседней крыши было гораздо удобнее наблюдать за творящимся хаосом. Пожарные и полицейские продирались сквозь толпу. Никто явно не имел представления, какие действия следует предпринять. Ни один не хотел входить первым. Деревянные двери конюшен были приоткрыты.

Оттуда раздавались пугающие звуки – все слышали это омерзительное крещендо. Взвизгивания лошадей и роптания загнанного в ловушку волка становились всё громче, всё жутче. Это было невыносимо – некоторые в толпе закрыли уши руками.

Внезапно пронзительный вопль ярости и безысходности прорезал воздух. Затем последовал оглушительный грохот – бах! – и большая, ладоней двадцать в высоту, ломовая лошадь вырвалась из конюшен и поскакала сквозь толпу. Случилась давка: перепуганное, растерзанное, истекающее кровью животное затоптало на своём пути нескольких пожарных и скрылось на Ремешковой улице.

Когда суматоха немного улеглась, все взгляды вновь обратились к дверям, теперь болтающимся на петлях. Внутри было темно и тихо, и тишина эта казалась ещё более жуткой, чем предшествовавшая ей какофония.

Все молчали. Никто и с места не сдвинулся.

Наконец, констебль, у которого был короткий карабин и фонарь, сделал шаг вперёд. Он вошёл первым. За ним последовало ещё несколько человек. Спустя мгновение многие смельчаки уже выбегали обратно и опрометью неслись к близлежащей канаве, чтобы выплеснуть туда содержимое своего желудка.

– Волка тут нет! – раздался голос изнутри.

Толпа заохала.

– В таком случае, где же он? – выкрикнул кто-то из толпы.

– Что с ним стало?

– Понятия не имею, – донёсся тот же голос. – Но тут его нет. Как сквозь землю провалился…

– Наверное, нашёл другой выход. Может, прорыл ход в полу? – предположил кто-то.

– Или вскарабкался наверх и ушёл по крышам?

Я знал, что это невозможно – если бы зверь оказался на крыше, я бы его заметил. Однако от такой догадки мне стало не по себе. Дрожа, я спустился на землю и вошёл в конюшни вместе с несколькими другими любопытствующими, у которых были крепкие желудки.

По сей день я жалею, что сделал это. Лучше бы я этого не видел никогда. Шесть великолепных упряжных лошадей были разорваны на куски в стойлах. При взгляде на скотобойню, в которую превратились старые Посольские конюшни, я почувствовал, как горькая желчь поднимается к горлу.

Внезапно из-за угла раздался голос:

– Сюда!

– Что там?

– Труп…

Я пошёл на голос, ступая по пропитанному кровью полу. Конечно, они нашли труп. Похоже, шея сломана, на виске – кровавый след от лошадиного копыта.

– Кто-нибудь знает, кто это? – спросил констебль.

Все стоявшие подле меня покачали головами. Но когда мерцающий свет факела упал на мёртвое тело и я увидел чёрные волосы, тонкую ниточку губ, нос картошкой, обожжённую кожу цвета клубники, – я понял, кто это.

Это была Скальди Саль.

К тому времени, как я проводил Генриетту, пребывавшую в состоянии, близком к истерике, в «Свиное Ухо», и помог ей прибраться – расставил по местам перевёрнутую мебель, вымел осколки посуды и даже помыл полы, под её неутихающие «благодарствую» и «да что бы я без тебя делала», – наступило утро.

Солнце уже поливало золотом крыши, когда я возвращался домой. Я был вымотан. Зверски вымотан. Я устало съехал по водостоку к своему окну.