Ефим Гаер - Спрятанные во времени

— Ну, что вы! Для коллектива вы просто незаменимы!

«Еще бы знать, кто она такая», — черкнул он в скобках.

«Корзина со змеями» подозрительно посмотрела из-под берета и продолжила:

— Зимний сезон давно прошел. А вы до сих пор не включились в летние секции! — взвизгнула она, обороняя пространство перед собой вспушенным закладками гроссбухом.

Илья задрал подбородок, хлопнув себя по сердцу:

— Готов, готов как никто! Но прошу ваших рекомендаций.

— Кхм… Не елозьте, товарищ Гринев! Вы сами отлично знаете.

Так Илья оказался в хоре, стрелковом клубе и, кажется, еще каком-то кружке, явив все задатки всесторонне развитой личности.

На полу залы в косую плитку покоилась огромная ступня из папье-маше, лишенная продолжения. Ее обступало десятка два человек — в рабочей одежде, синих лаборантских халатах и строгих пиджаках со значками, выдававших ответственных работников аппарата. Царило гробовое молчание, в котором все сосредоточенно глядели на мучнисто-серую ногу так и этак, и каждый, вестимо, в ней зрел свое.

Одни кивали, другие цокали, третьи тянулись закурить, но, спохватившись, совали папиросы обратно. Грузчика Старожитнева молча и резко выперли вон из залы, чтоб не создавал угрозы для экспозиции — теперь он дымил на лестничной клетке и жаловался на начальственный произвол, доводя до каждого, кто имел оказаться рядом, какую несправедливость претерпел в оплату за тяжкий труд.

— Сколько же, позвольте спросить, это изваяние от стопы до маковки в высоту? — нарушил тишину невысокий плотный во френче, отворачиваясь болезненно от стопы, словно та давила ему глаза.

— Сверюсь с ведомостью, минуту, — отвечал ему рослый гражданин в пшеничных усах, доставая из холщовой сумки тетрадь. — Так… Двадцать метров сорок семь сантиметров. Плюс фундамент.

— Фундамент можно заподлецо наладить, — влез какой-то вертлявый тип в заломленной на затылок кепке. — Считай, двадцать с гаком выйдет. Потолки у вас сколько в учреждении? — обратился он к грузному, напоминавшему вставший на попа дирижабль, мужчине в лоснящейся серой паре, чей лоб и щеки покрывала испарина.

— По чем потолки у нас, товарищ Ужалов? — адресовал тот к френчу.

— От трех до семи сорока… плюс-минус! — рявкнул френч, раздувая ноздри. — Пятнадцать в обсерваторном.

— Плюс-минус… Вечно не знаете ничего! — возмутился «дирижабль», бывший ни кем иным как директором музея Василием Степановичем Вскотским, в эти минуты до нельзя раздраженным.

Жертва его, Тимур Багдадыч Ужалов, сверлил исполинскую стопу взглядом, не обращая внимания на патрона. Вся его фигура выражала досаду — досаду человека, которому придется, хочешь не хочешь, взвалить на себя заботы целого мира, населенного бездумными фантазерами.

— Проведем совещание, всесторонне обсудим, — пробасил Вскотский, стараясь не смотреть на пришельцев, приволокших с собою ногу (слава КПСС, что не целиком).

Какой-то веснушчатый с кривым носом потер деловито картонный палец, поглядел на него, как на родного дитя, и покачал головой:

— Обращаю внимание… хм… коллеги… в разнарядке просветкомиссии… хм… размеры изваяния не указаны. Помещение не планировалось. Куда же мы его теперь, а?

— Решение, товарищи, утверждено, — голосом с гнильцой возвестил вертлявый, отстраняя бунтовщика от казенного пальца. — Вы как хотите, а в сроки рабочего-коммуниста вам поставим, готовьте территорию. Обращаю ваше внимание, что материал будет особый, экспериментальный, мочить нельзя — раскорячит! Ставить надо под крышей. Ответственность музея, Василь Степаныч, вам лично докладывать председателю, — сухо подытожил наглец, выдавая в себе сволочь тренированную, знающую что и где говорить.

— Но размеры?! — взревел директор. — Вы отвечаете за размеры?!

— Я ж сказал, размеры утверждены, — подлец подпустил в голос нотку усталости. — Что вы, Василь Степаныч, на меня напустились? Не в нас с вами дело. Понимаете: собственной рукою, с превышением от первоначального проекта, — тут, подавшись к уху директора, мерзавец уточнил, чьей именно рукой добавлено росту треклятому истукану, олицетворявшему победу трудового элемента над капиталистической гидрой.

На это не менее опытный Вскотский, выдвинув вперед челюсть, весомо кивнул, а затем повелительно устроил лапу на загривке Ужалова, чтобы предупредить возражения. Тот лягнулся, пытаясь освободиться, но лапа, по должности обязанная быть сильной, удавом охватила его, норовя подобраться к шее. Завхоз сдался. Лицо его сделалось свекольным.

— Так, значит. Фигуру, как предписано, ставим в сроки. По месту, Тимур Багдадыч, лично мне доложите. Обеспечьте в пределах фондов по статье «Развитие экспозиции». Где главбух? Передайте ему, чтобы не как всегда… Вам спасибо, товарищи! Все на этом, — попрощался он с сопровождавшими стопу лицами, пожал отдельно ладонь усатому и удалился в недра музея, отметая возможный спор.

Возраженья Ужалова остались при нем как лишай в подмышке. Завхоз проводил директора грустным взглядом (так могла бы Серая Шейка 29 29 Имеется в виду персонаж рассказа «Серая шейка», Д.Н.Мамин-Сибиряк, 1893. смотреть на стаю из полыньи, оставаясь на съеденье голодным лисам) и выбежал иноходью из зала, никому не глядя в глаза.

Высокое собрание разошлось, бросив примерочный экспонат с неубранной упаковкой.

Когда Илья, бесцельно ошиваясь то тут, то там, решительно не зная, как себя применить, оказался в отмеченной выше зале, то — дитя современного искусства — ни на йоту не удивился, обнаружив в ее центре исполинскую отдельную от тела ступню. Брошенный дощатый поддон, который всякому говорил о безалаберности рабочих, он счел элементом инсталляции и тоже скрупулезно рассмотрел, стараясь не задеть лежащие вокруг обрывки веревок. Некоторые из них сплелись прелюбопытно — там были христианский крест и звезда Давида, а одна, рыжая и растрепанная, явственно свернулась дзенским кругляшом «энсо» (так себе достижение, потому что гурт брошенных у колонн тесемок сам собою сложился в «ВКПб»).

— Отделенная от тела ступня как символ недеяния и неизбежности жизненного пути, — заключил Илья, оставшийся приятно впечатлен инсталляцией.

Если это и не сотворил гений, то скульптор, безусловно, знающий и талантливый, подкованный философски.

— Не ждал от победившего коммунизма, — присвистнул Илья, заглядывая внутрь экспоната, и даже немного разочаровался, не встретив там какого-нибудь экспрессионистского ухищрения вроде розовой львиной морды, или пирамидки, составленной из глазных яблок. Но чувству не дано было развиться.

— Товарищ Гринев! — раздалось у него за спиной с присвистом.