Ефим Гаер - Спрятанные во времени

Илья вздрогнул, твердо решив не оборачиваться. Дважды за битый час на него орали в музее — этом средоточии тишины! В желудке родился колючий пузырек гнева. Приняв вид увлеченного исследователя, он двинулся бочком вкруг стопы, решив ни в какую не сдаваться на этот раз.

«Чтоб им пусто было, этим надоедалам!».

Удивительно, но на мгновение у него вообще вылетело из головы, что он находится в чужом времени. Ум предательски увлекся новыми обстоятельствами, плевав на старые. Кажется, внутри за пультом управления сидел кто-то, кому вообще было все равно, где он и кто по ведомости.

— Товарищ… — голос за спиной скорее запыхался, чем угрожал. — Вы… я извиняюсь… не могли бы…

Илья медленно как в меду повернулся, готовый к решительному отпору. Какой-то общий залихватский подъем и взятый на вооружение лоск «научного сотрудника» в сумме сложились в увесистый ментальный кулак.

— Мда?.. — надменно вопросил он, поправляя пальцем очки.

Перед ним стоял толстый задыхающийся мужчина в блузе на два размера меньшей необходимого, совершенно лысый, утирающий лоб носовым платком. Его лицо выражало муку.

— Вас все ищут… — всхлипнул гонец с обидой, словно лично ему от этого было плохо.

Илья отвел лучников от бойниц: отвечать отповедью такому типу — все равно, что пинать одышливую болонку.

— Проводите! — приказал он с княжеским холодным апломбом, немало, по-видимому, удивив гонца (да и самого себя, если на то пошло).

Гонец, однако, не стал перечить и засеменил, оглядываясь, вперед, роняя на ходу пояснения:

— Срочное собрание… пх… пх… директор вне себя… пх… пх… какой-то новый проект… всех зовут… пх… пх… никого не найти на месте…

Полного гражданина терзала одышка и целая свора каких-то внутренних опасений. Он сипел, причитал и пыхал, а когда добежал до лестницы, то глянул на нее так тоскливо, что в Илье не выдержал гуманист:

— Дальше я сам, товарищ. Спасибо, — даровал он свободу оруженосцу и шагнул, не глядя, мимо него, устремившись вверх по ступеням.

Толстяк робко улыбнулся, приняв отставку.

«В сущности, симпатичный человек, — подумал Илья, — затравленный только какой-то 30 30 Те, кто нам не перечит, вообще кажутся симпатичными. ».

Он вошел во второй этаж, разумно положив, что широчайший из коридоров, тем более устланный зеленой с полосою дорожкой, ведет в сторону начальства.

Все это блуждание по музею и случайные диалоги казались каким-то квестом без ясной цели. Опять явилось новое чувство: за растерянностью на сцену вышел азарт; мысль о невозможности происходящего с гоготом скрылась за кулисами. Даже запах пыли и деревянных панелей, такой редкий в учреждениях двухтысячных, оставшийся разве в коридорах бывших советских посольств да в уездных библиотеках, уже казался ему родным.

Миновав несколько дверей, плакатов и фикус в кадке, он достиг цели. Приемная высшего божества, В. С. Вскотского, была обозначена, как должно, широкой медной табличкой, портретами вождей и героев, кубком в стеклянной горке и скоплением народа, не по своей воле туда прибывшего.

На ходу Илья бросил взгляд на доску почета — его черно-белая фотография висела в нижнем ряду. «Безумие!».

Сурового вида секретарь, слишком молодая и симпатичная, впрочем, для истинной суровости, безрезультатно пыталась унять гам в приемной. Посетители обступили ее стол, на повышенных тонах обсуждая что-то промеж себя, тем громче, чем сильнее галдели опричь коллеги. При этом коридор и половина приемной пустовали — кричать нужно было именно у стола канцелярской жрицы, бросая взгляды поверх ее уложенной головы, таская карандаши, скрепки, беспрестанно требуя бумагу и позвонить.

Один, щекастый мородоворот, перешел границу, попытавшись и ее вовлечь в разговор:

— А шо, гарна дэвчина, Лужанка Еухениевна? Нэ махнэти ж и вы своэю ручкой, как нам воздвихати товарыща комуныста?

Секретарь вскочила, поджав карминные губы — жест, не оставшийся без внимания, означавший по неписанным протоколам конец стихийного митинга и, возможно, конец подъехавшего нахала лично. По музейным скользнуло холодным взглядом, усмирявшим даже директора — на прочую шваль хватало одного глаза, и то с прищуром.

— Я вас лично прошу, Грыгор Богданович, удалиться в фойе. И вас, товарищи, тоже это касается.

Сослуживцы один за другим рассеялись, демонстративно утратив друг к другу интерес.

— Простите, простите, Лужаночка! — причмокнул губами какой-то похотливый сорняк за семьдесят, делая жест, будто хватает себя за щеки, и последним отчалил от стола. Ему девица, явно располагая, шутливо погрозила кулачком.

Илья вошел и смиренно опустился на стул у двери, желая быть незаметным. Секретарь ему неожиданно улыбнулась:

— Отчего на кофей не заходите, Илья Сергеевич? Пряники покупаю, покупаю, уже все посохли… — Лужана Евгеньевна надула губки, демонстративно отвернувшись к «ремингтону» — второму лучшему другу всех девиц — после бриллиантов.

Лист бумаги дернулся и застрял; агрегат, взбунтовавшись, холодно клацнул чем-то внутри, не желая отдать добычу и не желая печатать.

— Ой! Илья Сергеевич, вы мне не поможете? Оно опять зажевало!

Массивный предок «Ворда» казался живым. Не имея глаз, он угрюмо поглядывал на Илью, который неуверенно подошел, осмотрел бунтовщика с четырех сторон и наугад щелкнул какой-то пипкой.

Дама нажала пальчиком. Бумага раскрепостилась. Лужана Евгеньевна была счастлива. Илью сверлили взглядом завистники. Он молча вернулся к стулу под остервенелый стук клавиш, сделав вид, что ко всему безразличен.

Через минуту-другую из устройства, похожего на водолазный шлем, стоявшего на массивной тумбе, раздался резкий металлический звон. Секретарь вздрогнула:

— Господи, никак не могу привыкнуть! Ужасный, ужасный аппарат! — поделилась она невзгодой, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Инновация! Терпите, свет очей наших, скоро резолюции будут по азбуке Морзе пересылать, — обнадежил ее какой-то добряк с хохолком, ищущий, куда поставить стакан.

— Я с ума сойду! — всплеснула руками девушка. — Дайте, я уберу! Что вы мечетесь, Ной Андреич? Стакан, стакан дайте! Товарищи, проходите, пожалуйста! Василий Степанович ожидают!

Собрание втянуло в длинный несветлый кабинет с портретами между окон, шкафами и несколькими дверьми, замаскированными под панели. Почти во всю длину его разместился черный полированный стол со стульями наружности самой пренеприятной — на картинах про инквизицию на такие сажали приговоренных. Ощутив лопатками жесткую массивную спинку, невольно хотелось оглянуться — не встал ли за плечами палач с гарротой. Дополнительный ряд сидений тянулся у подоконников, уставленных заботами секретарши геранью и колючими кактусами, из-за которых никто не клал туда локти.