Ефим Гаер - Спрятанные во времени

— Помимо собаководов, влюбленных и шахматистов в парках бывают шулеры, карманники и, как мы теперь знаем, велосипедисты. В велогонке мы только что поучаствовали, а четвертое с пятым наказуемо. Остановимся, пожалуй, на шахматах. Ваш ход, синьоро!

Белая пешка шагнула на B4. Черная ответила симметрично.

Мы бы сказали, что все вокруг с подозрительнейшим видом затихло, сверкнула молния в чистом небе, а затем порывом ветра опрокинуло что-нибудь с громким «бах!» — например, рухнул у павильона тот самый неуклюжий плакат, до полусмерти испугав белок… Но реальность, если сравнить ее с механизмом, устроена гораздо практичней. В результате перфекционизма Творца, достигшего во всем идеала (кроме утконоса, пожалуй), ничего подобного не произошло. Если что-то и изменилось вокруг, то за пару дернувшихся листочков мы не в ответе.

Партия развивалась. Зигзагом шагали кони, подгоняемые обезумевшими ладьями; эмансипированные и могущественные «королевы» затевали перевороты, соблазняя обещаниями слонов; в авангарде рубились пешки; короли злокозненно подстрекали, притоптывая на клетке… Мироустройство, втиснутое в квадрат, кипело событиями и страстями.

Ровно через двадцать минут гроссмейстер с нескрываемым удивлением констатировал мат белым. Какое-то время он сидел молча, потирая плечи ладонями, еще раз перечитал свои записи, а затем воскликнул, спугнув из ветвей дрозда:

— Вы не просто сыграли — вы сыграли !

М. примирительно поднял руки и тут, словно обнаружив что-то в копилке памяти, ткнул пальцем в лишенную белых доску:

— Дайте вспомнить… Стратегия игры заключается в накоплении мелких преимуществ. Чьи слова, не скажу.

— Вильгельм Стейниц 9 9 Вильгельм Стейниц (1836 — 1900) — австрийский и американский шахматист, первый официальный чемпион мира по шахматам. , — автоматически ответил гроссмейстер.

Тут он встал и чинно обратился к партнеру:

— Спасибо вам за великолепную партию, — в его глазах читалось недоумение. — Я, право, сделал несколько пометок для размышлений. Назвал бы вашу манеру нестандартной и при этом фантастически изящной. Будто… опрокинутый полный бокал с вином, из которого ни капли не пролилось. Никогда не имел чести о вас слышать, что странно — я знаю, кажется, всех серьезных шахматистов Союза и не только. Не возражаете, если мы обменяемся адресами? Буду счастлив с вами сыграть еще.

— Приношу извинения, но я определенно не игрок и этой случайной партии мне надолго хватит. Удачи вам и спасибо еще раз, — отвернувшись, М. торопливо вырвал лист из блокнота и отдал имущество владельцу. — Извините, правда… Это не из пренебрежения вами, просто я… не приспособлен для шахмат. Да и времени вечно нет.

— О, это горчайшее заблуждение! — гроссмейстер был явно разочарован. — Впрочем… что же… может быть, когда-то еще… Позвольте на прощанье вопрос: этот ваш метод записи… я невольно обратил внимание… схемы, которые вы чертили… Вы шифруете ходы? Зачем?

— Просто привычка. До свидания.

М. развернулся и быстро пошел прочь, ругая себя за чванство.

«К чему было так стараться? Устраивать этот цирк. Задело, что назвал себя профессионалом? Повел себя как мальчишка!» — ругал он себя, стараясь быстрее вырваться из аллеи.

Как на зло по пути ему начали попадаться следы людского чревоугодия и откровенного свинства — огрызки, бутылки, бумаги вокруг кострища. М. гадливо косился на них, чувствуя себя совсем дурно. Его едва не стошнило несколько раз. Наконец добежав до станции, взмокший, он сел на случайный поезд и скоро прибыл на Саратовский, ныне Павелецкий вокзал, кишмя кишащий народом.

Оказавшись в толпе, где всякий тащил что-то на спине или в руках и двигался с явной целью, толкаясь с остервенением, какое вызывает в пассажире железная дорога, М. едва сдержался, чтобы не взвыть. Какой-то мутноглазый волжанин, сидящий у выхода на мешках, мешая всем и всеми же недовольный, нехорошо поглядел на него, когда он чуть не сорвался с лестницы, оступившись. С потолка забубнил динамик, приглашая штурмовать поезд на Кострому. Компания, устроившаяся на изгвазданном полу, живо поднялась, внимая его призыву, и двинула к назначенному перрону.

«Думают, поди, что я пьяный, — мелькнуло у него в голове. — Лучше бы, лучше бы… Больше нельзя так, покончим с этим!».

Он пронесся сквозь вестибюль, уворачиваясь от пассажиров как от чумных, выбежал на привокзальную площадь и буквально отбил извозчика у бедолаги в измятой шляпе, который уже вставал на подножку.

— Вдвое даю! — крикнул М. сутулому мужику, пристроенному судьбой к лошадиному крупу, и вскочил на теплое от солнца сиденье, отвернувшись от пунцового лица конкурента, пытавшегося восстановить справедливость.

Тот, имея вдвое лишнего весу, задохнулся, разгоняясь для крика, но извозчик энергично встряхнул вожжи, отчего тарантас покатился вслед за голенастой кобылой, оставляя возмущенного инженера из Уральска на пыльной площади искать счастья. Москва была недружественна ему, он сразу это понял, и твердо решил ни ногой в нее больше не соваться.

Илья проснулся от бешеного звона кастрюль, которые, судя по всему, тысяча чертей начищали в эту минуту костлявыми грешниками вперемешку с галькой. Древние как динозавр часы на тумбе показали на «6». И в такую рань мир уже сорвался с катушек!

— Что за?.. — простонал Илья, не окончив фразы, и болванчиком вскочил на постели, свесив худые ноги с кровати.

Неверной со сна рукой он нащупал очки на тумбе и, не сразу нацепив их, какое-то время провел в белесой кисельной мути, хорошо знакомой всякому страдающему близорукостью человеку.

Шум на кухне между тем не только не прекратился, но дополнился шаловливыми криками и возней, которые могли происходить только из одного источника — дети. И не просто дети, а тот их самый несносный сорт, что носятся по квартире, очертя голову, воображая себя в какой-то питерпеновской Неверландии. Плюс — женские визгливые голоса, то ли скандалящие меж собой, то ли поносящие за глаза кого-то, неслись через всю квартиру и гвоздями застревали в мозгу.

— О, боже… Тундра что ли приехала и врубила телик? — простонал Илья, шаря рукой в поисках сложенных с вечера штанов.

По обыкновению, он спал совершенно голым, и так бы вышел сейчас из спальни, если бы не уверенность, что диковатая его постоялица приехала без предупреждения, и, хуже того, включив на полную какое-то дурацкое шоу с «ха-ха» за кадром, орудует на кухне с остервененьем хмельного гунна. Хорошо еще, если одна, без кого-нибудь из своей научной своры — сплошь разбойники и чудовищные зануды со степенями.

«Если одна, то голым будет как раз», — мелькнула шальная мысль, но приличия есть приличия, и штаны Илья все-таки натянул.