Ефим Гаер - Спрятанные во времени

В руке аптекаря блеснул нож — на пол полетел кусок огурца. Илья вздрогнул, вспомнив сцену из «Суини Тодда» 163 163 «Суини Тодд, демон-парикмахер с Флит-стрит» — музыкальный фильм режиссера Тима Бертона, 2007. .

«Если этот Нестор Петрович кинется на меня? — оценивал он свои шансы, глядя на мышцы под рубахой, не особо внушительные. — Ну, допустим, пну его в грудь ногой. А вдруг он наскочит сзади? Йошкин кот! Старый хрен ведь в аптеке служит! — Илью снова прошибло потом. — Ничего не стоит ему подсыпать мне какой-нибудь дряни в чай, и дело с концом! Обед устроил, сукин сын. Бежать! Бежать! Не теряя ни минуты, бежать!».

На Илью, что называется, накатило. Схватив в прихожей пиджак и воспользовавшись тем, что старик увлекся готовкой, он влез на подоконник, и, толкнувшись двумя руками, выпрыгнул из окна на улицу…

Вместо прыжка вышел неуклюжий кульбит, после которого, под треск расползающейся штанины, он ударился сначала о выступ стены, а затем уже о шедшую вдоль дома дорожку, оказавшуюся, хотя и без асфальта, но весьма твердой.

Илья медленно отворил глаза и первое, что увидел — шиншиллово-серый потолок, угол книжного шкафа и трехглазую операционную лампу. Последнее не на шутку пугало.

Он дернулся, сбросив что-то со звоном на пол, и окончательно пришел в себя, сразу же почувствовав боль в колене. Отвратительным было то, что он не мог разобрать, в каком именно. Затем сразу же — в плече и в ушибленном затылке.

Не успел он встать, как натюрморт дополнился до портрета вытянутым лицом, склонившимся над ним, загородив лампу. Незримый диктор где-то внутри промямлил: «Спокойно, это Нехитров». Лицо, кажется, что-то говорило. Во всяком случае, рот на нем открывался и закрывался. Следом явился голос:

— Слышишь меня?

— Мм-м…

— Двигаться можешь?

Илья пошевелил членами и кивнул. За одно определил, какое колено ныло: правое. Глянув вниз, он обнаружил, что лежит без брюк, а колено действительно забинтовано.

— Положительно, сумасшедший, — констатировал второй голос.

В кадр явилось лицо провизора.

— Ваш товарищ, — продолжил тот, очевидно, обращаясь к Нехитрову, — редкостный идиот с суицидальными наклонностями. С таким за стол страшно сесть — он вилкой может проткнуть.

Нехитров (предатель!) горестно закивал.

— Ну что, до машины доковыляешь?

Илья пожал плечами и попробовал повернуться на бок, чтобы встать.

Тут его взгляд уперся в ту самую кошмарную ногу, которая, продолжаясь, переходила в разнятый труп с выпотрошенной грудиной, коричневый, распространяющий химический запах. Как ни в чем не бывало, он лежал на полу и мутными лишенными век глазами наблюдал что-то в потолке.

— А… — Илья схватился за край стола, поджимая ноги.

— Вы его, что ли, испугались?! — воскликнул провизор, простирая руки горе. В тоне его сквозило недоумение, будто речь шла о брошенном на пол валенке. — Все в вашем музее такие? Господи, для чего ты сотворил дураков…

Да, в самом деле, для чего?

— Этот лабиринт высосал меня как паук!

Худощавый сгорбленный человек сидел на корточках перед дверцей пузатой печи, напоминающей формой колбу, яростно бросая в нее бумагу. По комнате расползался едкий белесый дым, тянувшийся ремнями под потолком.

— Сингулярности, голоморфы… Тьфу! — сплюнул он, попав себе на колено, и с досадой растер ладонью. — Бред! Маразм! Не то! Все не то! Ты-то понимаешь, что не то?!

Поскольку человек в комнате был один, можно предположить, что он обращался к печке. Если на то пошло, она отвечала ему выразительным шипением непросушенной древесины, честно пытающейся гореть, и стоном погибающей рукописи.

Впрочем, может быть, он говорил с кем-то, кого мы не заметили рядом. Возможно, возможно… Последнее время он видел намного больше, чем остальные — это и не давало ему покоя. Например, весьма странную сущность, звавшую себя «Кэ», будто явившуюся из бредового сна, — алкающего маньяка, стремящегося прорваться в человеческий мир. Больной придурок…

Мозг человека не приспособлен ко всяким штукам вроде смеющихся собак, многомерных бубликов и прочего в том же духе, от рождения умея проделывать с нами отменный фокус — успешно их игнорировать, создавая ощущение нормальности бытия. Вообще, ментальная слепота и хороший аппетит — основа здорового организма. С годами эта ценная способность лишь развивается, к сорока почти ослепляя большинство двуногих (к их собственной вящей радости).

Между тем, наблюдаемый гражданин продолжал высказывать мысли, в основном критического свойства, с ответом на которые никто не спешил:

— Четыреста! Что за число! Четкое, симметричное как два зеркала, отражающие друг друга. Шикарное число, я вам говорю! Идеал. Четыреста грамм сорокоградусной водки на четверых… — тут он замолчал, видно, сообразив, что выходит мало, особо если с закуской. Затем отмахнулся и снова запричитал, роняя с колен бумаги. — Но стоит добавить одну химеру, эту извивающуюся тварь, единицу, как все летит на хрен! На, эти тоже жри, ненасытный монстр!

Он засунул в печь оставшиеся листы, на одном задержавшись взглядом. Затем разочарованно смял его и отправил за остальными. Следом — папку коричневого картона с завязками, похожими на усы Дали. Туда же полетела заляпанная книжонка со стершимся заголовком, которая зашипела как клубок змей.

С силой хлопнув дверцей, человек на несколько секунд замер, глядя в пустую стену. Известь на ней растрескалась, черные жилки разбегались, сплетаясь в неопрятную паутину — карту выдуманной страны, иссеченной реками. Проследив одну из них, от верха до облупившегося плинтуса, он ни с того, ни с сего вскочил, схватил полено и бросил его о стену, так что на пол посыпалась штукатурка. Затем отвернулся и отхлестал себя ладонями по щекам.

Отколов означенный номер, по одному которому судя, гражданин был мало сказать «не в себе», но далеко за границей здравого, он вновь подошел к печи, настойчиво возвращавшей его внимание, и, глядя на отблески огня под конфоркой, продолжил докучать своему невидимому компаньону:

— Как это тебе, а? Каково? — спрашивал он, победно скрестив на груди руки. — Вот и все, делов-то! А ты? Хочешь еще, толстуха? Первосортной мелованной нету, извиняйте, придется жрать ту, что есть. Не угодил, не угодил, мадам, уж не обессудьте — вашему нутру да газетный лист…

Он переломился в шутовском поклоне, едва не стукнувшись лбом о горячий край (теперь явно общаясь с печью, необходимо это признать).

Оставив пламя переваривать отданное ему, человек несколько раз прошелся туда-сюда по мягко освещенной комнате, солнечный свет в которую просачивался сквозь зелень; тощая бузина, росшая перед окнами, казалась изнутри гребнем водорослей, занавесивших вход в морскую пещеру. Затем подскочил к столу и начал лихорадочно искать на нем среди сложенных в стопки книг — выдвигал ящики и судорожно в них шарил, смотрел под буфетом и под столом. Не обнаружив искомого, ушел в соседнюю комнатушку с разворошенной постелью, что-то перевернул там, закашлялся и вернулся с записной книжкой, которую с силой швырнул в прихожую, словно изгоняя из дома.