Ефим Гаер - Спрятанные во времени

— Ты во всем виновата, дрянь! — обвинил он безвинный канцелярский предмет, схватился за голову и, неудачно сев мимо стула, больно ушиб копчик.

Когда пароксизм душевной болезни схлынул, он выбрался во двор одноэтажного дома, в цоколе которого располагалась его квартирка, и уселся на скамью у стола под раскидистым старым вязом. Его щеки горели как в лихорадке и плечи дергались под рубахой. Было видно, что он измотан до крайности какой-то непрестанной работой, которая жгла его изнутри, не давая ни минуты покоя.

То ли цоколь дома был низок, то ли строение значительно осело с годами, но большая часть квартиры находилась ниже тротуара. Окна, отгороженные кустами, едва возвышались над утоптанной землей дворика и дарили помещению только свет, но не вид, если не считать туфли, ботильоны и сапоги, мелькавшие сквозь листву. Малюсенькое окошко, выходившее в переулок, было заколочено и закрашено.

Предупреждая ваше сочувствие, отмечу, что нынешний жилец, сменивший старого холостяка счетовода, наконец женившегося и съехавшего в Кузбасс, специально выбрал такое место, позволявшее ему быть в полном уединении, при том не в лесной глуши, а в столичной гуще, что, согласитесь, не так легко обеспечить за небольшой капитал. Если растянуть занавески и закрыть дверь, казалось, находишься в утробе какого-то гигантского дремлющего животного. Попади он, подобно ветхозаветному пророку 164 164 Имеется в виду история пророка Ионы, пробывшего во чреве кита три дня и три ночи, — древнейшего из еврейских пророков, писание которого дошло до нашего времени. , в утробу доброжелательного кита, то бы не стал особенно возражать.

Нередко человек, желавший уединения, получив его, как дитя игрушку, быстро от него устает. У нашего же героя тяга к одиночеству с годами все упрочнялась, сделавшись основой натуры. Не к тому эффектному одиночеству, глупому, полному ложной гордости, от которого ломит зубы, но одиночеству Алисы в Стране Чудес 165 165 Вы точно читали эту книгу. Если «нет» — пусть вам будет стыдно. — человека, окруженного торжеством абсурда.

Иной раз, возвращаясь мыслями к прежней жизни, он недоумевал, как вообще мог существовать в безумной тесноте коммуналки, да еще в одной комнате с женщиной — милой, кажется, но такой чужой ему нынешнему, о которой он мало думал. Варенька, кажется, ее звали… Или не Варенька? Может, Машенька? Ольга или Ирина? Сумочка, помада, резная рыбка…

— Господи, да откуда ж они — эти Ольга, Ирина, Маша? — мучительно вспоминал он, массируя виски пальцами. — Три сестры, верно? Чехов Антон Павлович написал. А ее как звали? Лиф атласный, полосатое платье, пузырек лавандовый на комоде… Пусть, впрочем… Что за разница мне теперь?

В конце концов, он как мог возместил ей свое предательство. Ведь предал же он ее? По сути? Обманул. Сбежал. Но так это сделал, что она не только не осталась в накладе, а даже, наверно, выиграла. Так что заключаем: больше всех он обманул сам себя, а это, миль пардон, неподсудно.

Смутный образ супруги уплыл куда-то, сменившись видением залитого солнцем города. М. облегченно вздохнул и в воображении пошел по нему, касаясь рукавами прохожих.

В итоге он больше часа просидел в неподвижности, уставившись в одну точку, под кроной безразличного всему дерева, пьющего соки древней, погребенной под толщей новостроя Москвы, где бродят призраки бояр, стерегущих забытые свои клады. Никто не входил во двор и не выходил из него. Верхние жильцы, которых он избегал, кажется, вообще куда-то уехали и уже с неделю не проявлялись. Двери их квартиры сразу шли в переулок, минуя двор, так что встречаться с ними приходилось не часто, что было еще одним плюсом его жилища.

Солнце медленно опускалось, скругляя углы тенями. Сделалось прохладно сидеть на улице. М. стряхнул с себя забытье, развеял воображаемый город, где уже давно сочинил себе дом и сад и башенку с плоской крышей, и поднялся из-за стола, над которым вились бестолковые осы. Одна попыталась усесться ему на лоб, он раздраженно от нее отмахнулся, рискуя быть ужаленным. Но оса пренебрегла хамством, отстала, решив не связываться.

Сделав глубокий вдох, он только сейчас почувствовал, что в горле пересохло и на желудок давит сосущий ком, неудобный как булыжник в постели. Попытавшись вспомнить, когда последний раз ел, М. пришел к тому, что, по-видимому, вчерашним утром. Или не вчерашним, а еще раньше? Нужно было немедленно разобраться с приемом пищи, а то, чего доброго, можно хлопнуться в обморок — это, согласитесь, неудобно и неприлично.

Напившись из-под крана в прихожей и проведя инвентаризацию запасов, он обнаружил: вареное яйцо (сомнительной свежести), луковицу и несколько картофелин на дне корзины — чумазых, зеленоватых, с ростками. Яйцо пришлось выбросить за негодностью, а картофель с луком он запек и съел с крупной как галька солью.

— Надо все-таки сходить за продуктами… надо бы, надо бы сходить… — решил он.

И никуда не пошел, взявшись за оставленный в прихожей толстый журнал в анемично-серой обложке. Вчера он преодолел себя, совершив вылазку к киоску за папиросами, и этот дурной журнал там купил зачем-то. Он и не хотел его брать — просто рассматривал на витрине, а затем как-то не нашелся отказать продавцу, усатому дядьке с черными ногтями, всучившему ему номер «Нового мира» 166 166 «Новый мир» — ежемесячный литературно-художественный журнал, издается в Москве с 1925 года. с таким видом, будто не купить его преступление.

Хорошо, он станет его читать! Прямо сейчас, не сходя с места! А магазин подождет.

Но, начавшись с редакторской колонки, в которой человек по фамилии Кучерена муссировал вопрос о месте «деревенской прозы» в советской литературе, тот вызвал у М. раздражение. Пропустив вихрастые эскапады о «нравственных ориентирах», затем «о роли труда в сюжете», он все перелистывал, перелистывал, надеясь натолкнуться на что-то стоящее, и в конце концов бросил журнал вслед за безвинной записной книжкой, решительно двинувшись из квартиры. Даже накинул на себя плащ, ругая узкие рукава, хотя и не переменил обувь, оставшись в домашних туфлях.

Однако идти оказалось поздно, за окнами синел вечер и единственным местом, где можно было что-то купить, оставался дежурный магазин Наркомпроса, расположенный через три квартала. Тащиться в такую даль ради провизии?..

— Завтра с утра же займусь покупками, — пообещал он себе, вернулся и обозрел царящий в комнатах беспорядок. — Ну… и приберусь тоже завтра.

Вечером приходили часы той хрустальной ясности, когда мысли и предметы обретают живую резкость, когда кажется, что можешь распутать все тайны мира, хоть клубок Парок — от старика Адама до Второго Пришествия, за которым недалеко и до мирового коммунизма. Это благословенное время немыслимо было тратить на домострой.