Ари Мармелл - Утраченное соглашение

Смотрела на кладбище, которому поразились бы даже богачи ее родного города Давиллона. Тут не было простых надгробий. Нет, даже самая маленькая могила была склепом из камня, что поднимался как самодельная гора из земли и снега. В самой большой поместилось бы много семей. Склепы были больше многих домов, где за всю жизнь побывала Шинс.

За всю жизнь, кроме пары прекрасных лет под крышей дома Александра Делакруа…

Это был городок в городе, настоящий некрополь. Склепы стояли кварталами, соединялись тропами, что вели к дорогам, будто в деревнях, где она недавно побывала. Несколько строений были простыми, но большая часть была в иконах, как то, на которое она забралась. Украшения на них были произведениями искусства. Завитки карнизов, резные колонны, ангелы и горгульи из гранита и даже мрамора…

Мертвых почитали, пока живые страдали и голодали. Лицо Виддершинс вдруг стало горячим, сердце колотилось, кулаки сжались. Она столько видела, пережила, а это… тут…

Она боролась с ним. Волны спокойствия хлынули на нее — Ольгун пытался успокоить ее, прояснить голову, и эти волны задевали ее гнев. Но она хотела этот гнев, цеплялась за него, как за камень, за щит.

А потом не смогла, и огонь погас.

У нее не было щита. Она была на кладбище, и ничто не разделяло ее и воспоминания о другом кладбище, в шести месяцах и сотнях лиг за ней.

Разбитые надгробия и разбитые тела…

Агония, когда существо по имени Ируок, создание кошмаров и сказок, отрывало ленты кожи с ее плоти…

Это расстройство не пропадало!

И боль, что была еще хуже, когда она сжимала безжизненное тело мужчины, которого полюбила.

Ни умения Виддершинс, ни магия Ольгуна, а порыв ветра скрыл ее всхлип, чтобы не услышал никто из посетителей кладбища.

— Знаю! — рявкнула она сквозь сжатые зубы, что были клеткой, не давали словам вырваться громким визгом. — Я знаю, что ты хочешь помочь! Но не помог!

До Ируока, до того, как она покинула Давиллон — до Джулиена — она ни разу не ощущала, чтобы Ольгун сжался, как испуганный щенок. Из-за нее. И с тех пор…

— Ох… — сколько раз? Шесть? Больше? Она сбилась со счета. — Ольгун?

Ничего.

— Ольгун, прости.

«Не плачь. Нельзя. Если заплачу, слезы замерзнут на коже. И придется вспоминать, из-за чего я плачу».

— Я просто… — Шинс кашлянула. — Мне нужно злиться. Это помогает держаться.

Время не помогло. И расстояние. Ее ярость едва удавалось сдержать силой воли, и только это стояло между ней и Давиллоном, между ней и болью, какой стал Давиллон.

Она охнула с облегчением, ощутив его ответ, его присутствие. Понимание, защиту.

Облегчения хватило, чтобы она решила притвориться — как он и хотел — что не замечает боль, которую даже немой бог не мог полностью скрыть.

— Он не хотел бы этого, — сказала она через миг, снова глядя на красивые склепы и статуи. — Он хотел бы чего-то простого. Скромного. Что? Конечно, он стоит этого. Но он предпочел бы, чтобы они потратили…

Еще предупреждение, резкая тишина, пара часовых вышла из-за ближайшего склепа и прошла мимо, не замечая тех, кто смотрел на них сверху. Тонкий снег и замерзшая земля хрустели под их сапогами, звучали как медленный огонь, пока стража не пропала из виду.

— Видел хоть раз такое защищенное кладбище, Ольгун? — он закатил глаза. — Конечно, знаю. Но это Лурвью, разве тут много расхитителей…? Тихо! Я не ворую в гробницах! — а потом тише. — Лишь раз, и то была не гробница. И то был экстренный случай. Молчи и помогай мне понять, куда идти. Ты можешь все сразу! Зачем быть богом, если не можешь говорить и молчать одновременно?

Даже если Ольгун мог замолчать, он, к сожалению, не мог и говорить. Судя по уколу эмоций, что кипели в организме Виддершинс как плохой завтрак, размер кладбища и смесь вер приводили божество, как и ее, в смятение.

Результатом были часы блужданий, почти бесцельных, воровка и божество пытались, но не могли найти одну могилу среди моря склепов. Она бежала по вершинам обледеневших мавзолеев, скользила и спрыгивала, чтобы ее не заметили часовые. Она спускалась на землю, где склепы были неровными или стояли далеко друг от друга для прыжка. Она пряталась за углами, пока дорога не становилась чистой, а потом быстро бежала по дорожке среди снежинок на ветру, которые, по мнению Шинс, хоть Ольгун и фыркал, заставили бы белого медведя надеть парку. На третий час ее бледные щеки стали красными от мороза, и она убедилась, что ее плащ замерз насмерть.

И потом, избежав встречи с десятком стражей, побывав возле склепов, что могли вызывать тысячу кошмаров, они случайно нашли ее.

Ни самую большую, ни самую роскошную. Хоть в этом церковь сделала могилу такой, каким был мужчина.

У нее была острая крыша, напоминала собор в миниатюре. Там даже была колокольня, хоть она и была просто для украшения. Витражи сияли в нескольких стенах, отражали белый снег, хоть солнца и не было, а свет внутри мавзолеев был лишь у некоторых. Другие стояли у камня, бесценные произведения искусства, лишенные функциональности и живой аудитории, что восхитилась бы ими.

Шинс могла остаться на крыше. Хоть крыша была с наклоном и скользкая от снега, она могла там удержаться. Но это казалось… неправильным. Она так далеко прошла, чтобы поговорить с ним, хоть это и ощущалось глупым. Она не могла делать это, сидя над его головой.

Она спрыгнула на снег, перекатилась на ноги и быстро подбежала к двери — дерево с надписями и резьбой слабо пахло старым лаком, она одна стоила больше многих гробниц дома. Над каменным порогом нависали карнизы, это давало тень, что скрывала Виддершинс от прохожих.

Этого должно было хватить.

Юная воровка прижалась спиной к углу у двери и скользила вниз, пока она не села, скрестив ноги, глядя на другие гробницы, на снег, на все и ни на что.

— Здравствуй, Уильям.

В отличие от бога Виддершинс, Уильям де Лорен, архиепископ, отказался отвечать.

— Не ожидал снова меня увидеть, да? — спросила она у мавзолея за спиной. Ее голос был нечетким, доносился до прохода и рассеивался в снежном воздухе. — От Давиллона сюда путь неблизкий, да? Столько усилий для разговора с… О, это глупо!

Ольгун испуганно заблеял — эмоционально, и Шинс сразу подумала об овце — Виддершинс вскочила на ноги, прижалась плечом к краю ниши и озиралась в поисках стражи.

— Потому что это глупо, — повторила она в ответ на его четко ощущаемый вопрос. — Он мертв. Уже год! Я говорю со стеной, Ольгун. И дверью. И, может, с крыльцом, хоть я не знаю, может, это веранда. Но я не говорю с единственным священником, который не похож на грязного козла!

Картинка проступила в ее разуме, стала четкой. Она не хотела смотреть.

— Старый грязный козел!

Ольгун не унимался, как она ни старалась, и картинка стала четкой. Шинс не могла отвернуться.