Дмитрий Ефимов - Сказки человека, который дружил с драконом

Деревня жила морем. Несколькими утлыми рыбацкими судёнышками и всеобщей гордостью — большим паровым кораблём. Это похожее на плавающий самовар судно обслуживало лежащий неподалёку город и было и всеобщей любовью, и, одновременно, общим кормильцем. Поэтому, несмотря на смехотворные размеры, деревня имела собственный волнорез, причал и даже маяк. Выложенная из камня башня маяка притулилась на громадной глыбе, возвышающейся прямо из волн и соединённой с материком шатким канатным мостиком, через который то и дело перекатывался белый барашек волны. В шторм волны допрыгивали до середины башни, и поэтому сооружена она была совсем без окон. В этой, относящейся скорее к морю, чем к деревне, темнице и жил мальчик. Малыш был подкидышем. Нашёл его в дождливый осенний вечер на ступенях церкви деревенский пастор, а приютил смотритель маяка. Смотритель был замкнутым человеком и почти не разговаривал с малышом, однако заботился о нём исправно. И мальчик был благодарен этому суровому одинокому человеку.

Мальчик не понимал и не любил этот мир. Его сердце отказывалось мириться с тем, как было устроено мироздание. Ему было жалко чаек, когда те оставались голодными в сильный шторм и, одновременно, было жалко рыб, которых они ловили. Он не мог принять безнадёжных ситуаций, и поэтому особенно мальчик не любил дождь. В дождь сотни червяков обречённо погибали в лужах. Малыш не мог помочь всем. Устав, он порой проходил мимо очередного озерца воды, встретившегося ему на пути, в которой, извиваясь, умирал червяк. Но уходил он не далеко. Закусив от стыда за проявленную слабость губу, мальчик возвращался, и, найдя палочку, с сопением начинал выковыривать скользкое создание из предательской лужи.

По осени к маяку прилетали зимовать лебеди. Поэтому зимой мальчик никогда не ел хлеб. Его он всегда приносил величественным белым птицам. Но лебедей было много, а хлеба мало, и на всех никогда не хватало. Оставшиеся голодными обиженно гоготали вслед и малыш старался побыстрее уйти, чтобы не чувствовать на себе их укоризненные взгляды.

Зато у мальчика был настоящий друг — громадный белый лебедь. Он никогда не становился в очередь за принесённым малышом лакомством. И, хотя мальчик первое время оставлял ему кусок, белая птица ни разу не позволила себе взять хлеб из его рук. Лебедь как бы подчёркивал, что не может позволить бросить тень на их дружбу — дабы нельзя было заподозрить, что он приплывает к малышу из-за куска хлеба. И даже в самые голодные дни Лебедь не притронулся к принесённой пище.

Однажды мальчик из солидарности не поел сам. Гордая птица поняла и съела ровно половину принесённого хлеба. Оставшуюся половину съел малыш. Но Лебедь потом целый день всем своим видом показывал, что поступил он неправильно. И мальчик смирился.

В ту субботу корабль был зафрахтован, и деревенский священник, с чистым сердцем заперев храм, отправился с визитом к епископу. Поэтому на воскресную службу смотритель маяка прихватил малыша в город. Путешествие в двенадцать миль на переполненном дилижансе само по себе было невероятным приключением, а о службе в городском костёле и говорить было нечего. Позолота статуй, море свечей, наряды прекрасных дам и хор мальчиков — от всего этого просто захватывало дух. Служба промелькнула быстрее чайки, пикирующей в воду. После службы Смотритель не отказал себе в удовольствии пропустить стаканчик-другой в припортовом кабачке, и, посему, в обратный путь отправились вечерним дилижансом. Малыш не остался в накладе — ему перепало громадное пирожное с белыми сливками и бордово-чёрной вишенкой. И вообще день больше походил на сказку, чем на реальность.

Обратная дорога была не менее захватывающе-интересной, покуда на середине пути малыш не увидел пса. Громадный пепельно-бурый пёс лежал на обочине дороги. Он, видимо, попал под лошадь какого-нибудь сорви-головы, потому как на задней ноге зияла страшная открытая рана. Её-то он и пытался зализывать. Псу очень хотелось пить. Дышал он тяжело и часто, язык распух — но воды не было как минимум на две мили вокруг. А люди ехали мимо.

Оставшийся путь пёс не выходил у малыша из головы. Перед внутренним взором всё стояло его тяжелое дыхание и… глаза.

Наступления темноты он дождался с трудом. Тихонько выскользнув из спальни, прихватив украденный с ужина кусок мяса и склянку воды, малыш отправился в путь. Погода была тихая, небо ясное, а луна полная. Из-за полной луны деревья бросали на безлюдную дорогу длинные уродливые тени и, казалось, не тени, а страшные чудовища преграждают малышу путь. Но перед его душой стояли глаза пса — и малыш шёл. Да ещё помогала склянка без крышки. При каждом шаге вода пыталась выплеснуться, и на то, чтобы её не разлить, требовались все его жалкие силёнки. Страх прыгал перед ним взбесившейся кошкой, но собачьи глаза и непослушная склянка помогли дойти до конца.

…Пса нигде не было! Он облазил все кусты и окрестности — пёс исчез. Оставив еду и склянку с водой у обочины, малыш отправился в обратный путь. И тут страх встал перед ним в полный рост. Малышу казалось, что его поджидают за каждым кустом, а любой шорох отдавался изморозью в спине.

На подходе к дому подул ветер. Сначала это были редкие порывы, которые затем превратились в шквалы, а затем в ураган. Небо мгновенно занесло чернотой грозовых облаков. Блеснули молнии. Изредка в окна туч проблескивала луна, но от этого было ещё страшнее. Издалека стал слышен рёв шторма.

Выйдя на гору, нависающую над деревней, мальчик сразу понял, что что-то не так. Вся деревня была в огнях, а причал в факелах. Прямо за толпой людей и линией факелов бурлила чёрная мясорубка воды. Волны высотой в дом грызли волнорез подобно стае взбесившихся псов. И там среди чёрных валов волн боролся за жизнь — корабль.

Судно сносило на рифы под отвесную стену горного плато. И в штиль там невозможно было подняться, в шторм — верная смерть. Машины надрывно выли под стать ветру — но куда им тягаться со стихией. Капитан попытался помочь машинам брошенным якорем, но цепь порвалась с хлопком лопнувшей струны. Лопнувший конец цепи, свисая в воду, полоскал волну, отчего корабль стал похож на пса, сорвавшегося с привязи. И вместе с цепью лопнула Надежда. Корабль в последний раз взревел трубами и… стены волн и край скалы скрыли его от глаз. Никто не шелохнулся. Отчаяние солёными брызгами накрыло людей. Сквозь раскаты обезумевшей стихии то тут, то там прорывался шёпот молитв. Сердца отказывались верить и отказывались расставаться.

Вдруг что-то неуловимо изменилось. По линии, по которой луна должна была отражаться в воде, волны стихли, как по взмаху волшебной палочки, и лунная дорожка засверкала золотым руном по коже воды. Слева и справа волны вздымались и с рёвом падали семиметровыми стенами, а на лунной дорожке гладь воды была тише самого тихого предзакатного штиля. И по этой дорожке, как по ковру, шёл Мальчик. Слева от него величаво плыл белый лебедь, а в правой Мальчик держал обрывок якорной цепи, за которую, словно по весеннему ручью бумажный пароходик из воскресной газеты, он вёл корабль. Нос корабля громоздился за его спиной подобно сказочному чудовищу, но как газетный кораблик слушается каждого подёргивания ниточки, так громадное судно слушалось каждого мановения его руки.