Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Голоса Отражений отдалились ещё сильнее, в глубь рощи. За стволами осин рыжел дрожащий огонёк — факел мастера Нитлота.

Мать закрыла руками лицо. У Уны упало сердце: о, пожалуйста, только не слёзы… Этого она не выдержит. Всё будет потеряно. Все серьёзные разговоры полетят в бездну.

— Я боялась этого… О, я так этого боялась. Ещё до того, как ты родилась.

— Боялась чего? Что мне передастся магия Тоури?

Мать кивнула было, но потом затрясла головой — и тут же неуместно хрюкнула от смеха. В её красивом лице проступило что-то безумное. Уна прижалась боком к кустам.

— Ах, всё же это было так глупо… С моей стороны… Ужасно глупо. Но уже поздно. Ты права: ничего не исправить. Дарет и Горо мертвы, Риарт Каннерти — тоже, а тебя должны учить эти твари… Выхода нет.

— Моя магия как раз и сможет защитить нас. Если есть кто-то, кто желает нам зла, у него будут причины остерегаться, — Уна слышала, как жалко и неуверенно звучит её голос, особенно в безмолвной темноте, под шорох осин. Хорошо бы мать не слышала того же… Сова ухнула где-то рядом — перелетела из охотничьего леса за ними следом? Уна дёрнулась от неожиданности и подумала, что для полной картины не хватает только воя волков. — Ты ведь не веришь, что это были просто разбойники? Там, на тракте?

— А есть разница? — мать дёрнула плечом и выпрямилась, постепенно успокаиваясь. Уна смотрела, как она проводит кончиком языка по пухлым губам — точно Мирми, отведавшая сливок, — и понимала, что момент безнадёжно упущен. — Разбойники или наёмные убийцы… Они в прошлом. А нам нужно жить дальше, Уна. Мы обязаны жить дальше.

— Ты не обращаешься ни к наместнику Велдакиру, ни к королю. Я думала…

— Зачем лезть в улей — чтобы пчёлы разлетелись и ужалили? Нет, Уна, — мать грустно улыбнулась. — Нам никто не поможет. Если и выяснится, кто подослал этих негодяев, это не вернёт твоих отца и дядюшку… Они гниют вон там, — она кивнула в сторону усыпальницы. — И так теперь будет вечно. У Горо было полно врагов в Ти'арге. Больше, чем ты думаешь. Да и юный Риарт мог связаться с дурными людьми… — она вздохнула. — Как бы там ни было, я не желаю и не стану впутывать в это тебя. Никакая грязь не должна тебя касаться.

Уна хотела перехватить поудобнее тяжёлую лампу, но случайно прижала палец к раскалённому стеклу и зашипела от боли.

— То есть ты смирилась? Ты согласна оставить всё, как есть, и не добиваться правды?

— Правды иногда лучше не добиваться, — веско сказала мать.

В груди у Уны что-то горело — с неприятным и жирным чадом, как факел мастера Нитлота. Она поняла, что не скоро сумеет озаботиться поисками ежевики.

— Так чего же тогда ты хочешь от меня?

— От тебя, дорогая? Ах, сущих пустяков. Выйди замуж за достойного лорда и будь счастлива — только и всего. Как только закончится траур, мы подыщем…

— Как только закончится траур? — Уна бросила сумку на землю, стараясь унять дрожь в пальцах. Дар огненной рекой давил изнутри ей на вены, шептал ужасные слова на чужих языках — слова о ненависти и мести. Мать попятилась. — По-твоему, всё это так легко?… Теперь, когда мы без отца и дяди Горо, когда убили Риарта? Когда я стала… белой вдовушкой? — Уна усмехнулась. — Так ведь это называют крестьяне — невесту, у которой умирает жених?

Мать поморщилась.

— Милая моя, я столько раз говорила: повторять все эти нелепицы за простолюдинами…

— Я не пойду по этой дороге, мама. Ты не заставишь меня — разве что силой. Я выясню, кто убил дядю Горо и с кем, как ты сказала, связался Риарт… И что было в том письме, что ты приказала сжечь. Клянусь.

— А я клянусь, что не позволю! — женщина с осиновым листом на щеке тихо шагнула к Уне; её рука взметнулась в повелевающем жесте. Глаза казались чёрными, а не карими — двумя кусочками чёрного стекла на бледном, белом при луне, лице. — Этого не будет, Уна, пока я твоя мать! — её окрик вспугнул стайку ночных мотыльков, и они покинули куст, печально трепеща крыльями. — У тебя другая судьба. Отражения не будут вертеть тобой, пока я жива!

Всё. Терпеть Уна больше не могла. Она видела, как в неё — в переполненный кувшин — гулко и медленно, захватывающе медленно, падает большая последняя капля. Красная — не то вина, не то крови.

Она поставила лампу на траву, тоже подняла руку, и между пальцев затрещали крошечные голубоватые молнии. Мысленно произнесённого, пропущенного через сито воли заклятия хватило, чтобы удерживать их, — но Уну так трясло, что она не была уверена, надолго ли его хватит.

— Если мать — то скажи мне правду. О чём ты жалеешь? Что было «глупо с твоей стороны», мама? — одна из искрящихся молний дотянулась до куста, и несколько листков тут же осыпались пеплом. Под ними Уна увидела целую россыпь ягод ежевики — но это было уже неважно. — Я хочу знать. Я должна. Ты знаешь, о чём я.

Не отводи взгляд не смей отводить взгляд смотри на меня — я требую.

Сила переполняла Уну; она сжала зубы и направила её в зеркало — так, чтобы пучок молний разгорелся ярче. Мать смотрела на неё, не моргая и жалко скривив рот; по напудренным щекам текли слёзы.

— Уна… О боги… Чего ты хочешь? Ты знаешь всё… То письмо…

— Нет, не письмо. И не наместник Велдакир. И не Риарт. Правда, мама — Та Самая. Мой Дар. Наше прошлое, — спроси прямо — змеиным жаром в виски. — Кто мой отец? Дарет Тоури?

У леди Моры подкосились колени. Она обняла осину, чтобы не упасть: роскошно струящаяся ткань плаща окутала серую, невзрачную кору.

На куст ежевики уселась сова. Повернула голову; жёлтые глаза-блюдца с немым вопросом впились в человеческую женщину. Ох уж эти люди — любой пустяк причиняет им боль…

Ответ Уна не услышала, а прочла по губам.

— Его брат. Альен.

— Посмотри-ка, Шун-Ди-Го, что я нашёл в лавке этого толстяка… Как там его? Похож на шмеля из племени Двуликих-насекомых.

Шун-Ди вздохнул. По тону Лиса можно было сделать однозначный вывод: все на свете оборотни-насекомые заслуживают глубочайшего, чуть насмешливого презрения. Как, впрочем, и все толстые лавочники.

Лис только что вынырнул из ближайшего переулка (он любил появляться вот так — будто из-под земли вырастая), небрежно помахал Шун-Ди и двинулся к нему вдоль торговых рядов. Это было, по меньшей мере, необычно: мало что могло заманить Лиса на рынок, да и вообще — заставить озаботиться чем-то хозяйственным. Разве что особенно аппетитное мясо или колбасы, которыми славится Ти'арг — с жирным сыром или летними пряными травами. Этой страсти Лиса Шун-Ди не разделял, страдая изжогой от грубой северной кухни; но он был, увы, в меньшинстве.

Ибо Иней обожал мясо не меньше Лиса — иногда, как с благоговейным ужасом замечал Шун-Ди, даже больше. Комочки его мышц под серебристой чешуёй день ото дня росли и плотнели, крылья становились мощнее, на шее и макушке чётко обозначились изящные, острые гребни панциря. А ведь и единственной луны не прожил на свете… Маленькому юркому телу требовались еда и простор — слишком много еды и простора, больше, чем они могли себе позволить. Тесные, пыльные комнатки гостиниц и постоялых дворов запросам дракона явно не соответствовали.