Юлия Пушкарева - Клинки и крылья [СИ]

— Альен Тоури, ученик Мастера Фаэнто из Долины Отражений, — проговорил Альен, смакуя каждое слово, сохраняя на губах его аромат и сок. — Я не забуду. И никуда не уйду от тебя.

Внезапно Фиенни оказался рядом. Он подошёл так бесшумно и стремительно, что Альен, как в былые времена, не сумел уследить. У него перехватило дыхание. Он был раздавлен счастьем, которое так неописуемо внезапно рухнуло на него. Раздался тонкий дрожащий звук: серебряная лира сама по себе (а точнее — разумеется, под заклятием хозяина дома) заиграла знакомую им обоим кезоррианскую песню.

Фиенни протянул длиннопалую руку — и просто коснулся его плеча. Если бы он остался во плоти, это ощущалось бы точно так же; или, может быть, Альену лишь хотелось так думать… Какая, в конце концов, разница?

— Я и сам тебя не отпущу.

…— Ты не должен был уходить, — Альен отвёл глаза. Каждое слово давалось тяжелее предыдущего, он почти не мог говорить. А под взглядом Фиенни это и подавно становилось невыносимым. — Не должен был оставлять меня.

— Я знаю, — сказал Фиенни.

— А ты дал Хелт убить себя. Подпустил её к себе.

— Да.

— И усомнился. Там, тогда. На секунду, ведь так? Ты думал, что это я.

Фиенни качнул головой.

— Нет.

— Да.

— Нет, Альен, — голос Фиенни дрогнул на его имени. — Нет. Я ни мгновения не думал так.

— Но я видел, — Альен судорожно усмехнулся, услышав собственный жалкий хрип вместо возражения. — Хелт заказала у ювелира-мага диадему с куском того зеркала… Твоего последнего зеркала.

— Зеркала воспоминаний? — Фиенни нахмурился; тонкая морщинка пролегла меж бровей — точно такая, как раньше. — Она разбила его?

Его голос встревоженно взлетел вверх — он всегда переживал за свою работу.

— Нет. Забрала кусочек и носила его при себе в той диадеме, вместе с пробуждающим камнем, — Альен наконец решился поднять глаза. Фиенни смотрел на него сосредоточенно — как на задачку, которую не удаётся решить. В пальцах у него дымилась чашка, от которой пахло диким мёдом и чабрецом. Ситуация всё сильнее отдавала бредом. Альен вздохнул. — Я видел твою последнюю ночь… там, в Обетованном. И то, как она… как я…

— Это был не ты, — успокоившись, Фиенни поднёс чашку к губам и сделал глоток. Тонкие ноздри дрогнули, упиваясь травяным паром. — Раз ты видел всё, то и глаза её тоже видел. Они остались прежними… голубыми. Она не смогла изменить глаза, в заклятии была ошибка. А может, в схеме: у Хелт всегда было плохо с чертежами…

— А если бы не глаза? — с вызовом спросил Альен. Ему уже хотелось, чтобы Фиенни замялся, хотелось увидеть его колебания. За руку себя укусить, что ли?… Он был точно в горячке от болотной лихорадки — и очнуться не получалось.

Но Фиенни даже молчал недолго.

— Я бы всё равно не подумал, что это ты. Никогда.

Альен осторожно забрал у него чашку и поставил её на стол. Руки у него тряслись так, точно он недавно залпом осушил бутыль дурманящего снадобья… Хотя нет, даже в подобных случаях они, пожалуй, дрожали меньше.

Фиенни проводил чашку грустным взглядом, снова улыбнулся и осуждающе произнёс:

— Я всегда подозревал, что ты не любишь чабрец.

У Альена больно — ужасно больно, будто в приступе — сдавило что-то в груди. А потом (он не понял, как это случилось) Фиенни опять очутился рядом, почти вплотную, и прижался лбом к его лбу.

Они больше никак не соприкасались, но Альен всей кожей ощущал его присутствие — биение крови в жилах, и течение мыслей, и неповторимое, как рисунок на пальцах, сияние Дара в сознании. Лёгкое и чуть дразнящее — крылья бабочки — дыхание Фиенни прошлось по его грязноватой шее, по толстой нитке от ти'аргского амулета, соскользнувшего под рубашку… Альен вдруг почувствовал себя грубым и неотёсанным — варваром, куда хлеще альсунгцев и кочевников Шайальдэ.

Донельзя счастливым варваром.

— Я не предавал тебя, Фиенни… И не смирился. Все эти годы я пытался тебя вернуть.

— Я знаю.

Червячок страха, так долго глодавший Альена изнутри, был раздавлен этим тихим ответом. Фиенни не осуждал его за случайно открытый разрыв в Хаос. Он не разочаровался и, тем более, не был зол. Он понял.

Давление открытого лба Фиенни стало жёстче, и Альен с ошеломлением почувствовал, как он снимает со своего разума все блоки и заслоны. Снимает сознательно, один за другим; ведь это почти недопустимая откровенность для Отражения, знак близости, теснее которой не существует… Фиенни стоял перед ним цельный и абсолютно открытый, а все его тайны остались где-то ещё, в прошлой и несчастливой жизни.

— Прости меня, Альен. Я не должен был скрывать от тебя свои поиски и не должен был уходить. Я мог бы впустить тебя побродить по моему раскаянию, но, боюсь, у тебя хватит собственных терновых шипов…

— Да, — Альен даже не заметил, когда на его шёпот стал отвечать тоже шёпотом. И не сразу осознал, что у него на лице вот уже несколько минут красуется улыбка, достойная Соуша по уровню бессмысленности. — Точно, терновых шипов предостаточно.

С шутливой небрежностью Фиенни водрузил локоть ему на плечо — так опираются на удобную мебель. В любом другом случае Альен с возмущением сбросил бы чужую руку, а сейчас смог лишь беззвучно расхохотаться.

— Так что же? — Фиенни не опустился до подмигивания, но оно звучало в его тоне. — Всё-таки выпьем чаю?

— О да, — торжественно выдохнул Альен. — Столько чаю, сколько пожелаешь. И ещё… — он еле сдержал новый глупо-радостный смешок. Он должен сказать это, если Фиенни всё ещё нужна ясная голова. — Травы лучше подбери сам.

…Они разговаривали весь вечер и всю ночь, а потом ещё сколько-то. Альен потерял счёт времени.

Мрак уже лёг на зелёные занавески в доме Фиенни, хотя потрескивание красноватых огоньков в жаровне разгоняло неуютную темноту. Альен допивал, наверное, тридцатую чашку травяного чая и слушал, как сама по себе тихо наигрывает серебряная лира в углу.

Он был счастлив.

Так просто — и так дико было это осознавать. Он уже очень давно не был счастлив и лишь сейчас понял, как изголодался по этому чувству. В каждом глотке питья, в лакомствах и жаровне, в извилисто-печальной мелодии лиры — во всём был особый, законченный смысл. Внутри этого смысла было тепло, и не хотелось слишком уж много думать. Альен знал, что чрезмерные размышления погубят хрупкую красоту этих мгновений. Он хотел растянуть их до бесконечности.

— Заменим чай на вино? — шутливо поинтересовался Фиенни, перейдя на кезоррианский. Он говорил на всех языках Обетованного одинаково замечательно — Альен бы завидовал, если бы мог.

Он улыбнулся и отставил чашку. Фиенни сидел напротив, поджав под себя ноги — так, как всегда любил. В полутьме его глаза казались особенно похожими на кошачьи… Если котам по воле природы иногда достаются серые глаза. Забавная мысль.