Макс Фрай - Вселенная Ехо. Том 2

– А, теперь ясно, почему у тебя глаза чуть из орбит не вылезли. Имей в виду, Ронхул, все свои песни бузы узнают от Варабайбы. Он очень любит учить музыкантов. А вот откуда Варабайба берет свои песни, никто толком не знает. Хотя бунабские жрецы говорят, будто он приносит их из своих странствий по далеким Мирам, и теперь я понимаю, что так оно, наверное, и есть. Все-таки Варабайба – бог и может ходить везде, где ему вздумается.

Объяснение Хэхэльфа показалось мне вполне логичным. Впрочем, я так хотел успокоиться, что с удовольствием ухватился бы и за менее удачную версию. Все что угодно, лишь бы получить в свое распоряжение хоть каплю всемогущего клея причинно-следственных связей и собрать воедино стремительно расползающиеся по темным углам фрагменты реальности.

Бунаба тем временем слушали «Summer Time». Они оказались благодарными слушателями: окончательно пригорюнились, а некоторые даже пустили слезу.

Потом последовал еще ряд музыкальных произведений, на сей раз совершенно мне не знакомых, но неописуемо печальных. Мне слегка полегчало в связи с изменением репертуара, и тут последовал новый удар: бузы принялись исполнять песню из репертуара Стинга. Зато потом я получил передышку, бунабский оркестрик надолго переключился на незнакомый мне репертуар.

Слушатели дружно рыдали. У всех на щеках блестели ручейки слез, даже сам ндана-акуса Анабан величественным жестом утирал глаза.

– Бунаба – довольно суровые люди, особенно с виду, – пояснил Хэхэльф. – Единственное, что может их растрогать, – это красивая мелодия. Чем печальнее, тем лучше. Могут рыдать до утра и не заметят, как уходит время. Каюсь, мне так и не удалось разделить это их увлечение. То есть музыка мне нравится, но слезы из глаз почему-то не текут… У тебя тоже, да?

– Не текут, – согласился я. – Знаешь, я думаю, все дело в воспитании. В детстве мне все время твердили, что настоящий мужчина не должен плакать, ни при каких обстоятельствах. Теоретически понимаю, что это чушь, но привычка есть привычка.

– Вот-вот! – обрадовался Хэхэльф. – Я-то думал, у меня одного такие проблемы.

Вечер завершился под хоровые рыдания суровых бунаба. Их всхлипывания почти заглушили последнюю песню, тоже до боли мне знакомую: ту, в которой поется про серебряный доллар. Бунабская певица, маленькая пышногрудая толстушка, с ног до головы увешанная нелепыми разноцветными бантиками, исполнила ее столь проникновенно, что даже манера произносить «сылвадорум» вместо «silver dollar» и «чежыхер» вместо «changing her» совершенно не портила впечатление.

– Говоришь, Варабайба приносит эти песенки из своих путешествий? – еще раз уточнил я. – По-моему, он не вылезает из той реальности, где я родился. Половина репертуара оттуда.

– Наверное, на твоей родине очень много печальных песен, – предположил Хэхэльф.

– Да, чего-чего, а этого добра хватает, – согласился я и твердо решил, что не буду предаваться размышлениям о репертуаре бунабского оркестрика. Пусть себе поют что угодно, пусть хоть «Реквием» Моцарта насвистывают, у меня и без того достаточно поводов сойти с ума. И еще больше веских причин этого не делать.

На новом месте мне спалось просто отлично. Все эти подушечки и коврики оказались отличным материалом для строительства уютного гнезда, в недрах которого я почувствовал себя защищенным от всех бед, потрясений и неожиданностей. Мне повезло: спали в этом доме долго и со вкусом, подъемов на рассвете здесь не практиковали, следовательно, ни одна голосистая сволочь не заявилась в мою спальню с первыми лучами первого солнца, чтобы пожелать «доброго утра», поэтому мне удалось выспаться.

Впрочем, голосистая сволочь все-таки заявилась, но только с первыми лучами последнего из трех солнышек, которое сегодня собралось посетить небо лишь после полудня.

– Ронхул, ты тут так здорово устроился, и мне очень жаль, что приходится тебя будить, но нам пора собираться в дорогу, – виновато сказал Хэхэльф. Он стоял на пороге моей спальни и с нескрываемым любопытством рассматривал сооруженное мною гнездо.

– Было бы что собирать, – сонно возразил я. – Что касается моих вещей, я их даже не распаковывал.

– Я заметил, – кивнул он. – Поэтому не разбудил тебя два часа назад. Но уже пора ехать, а ты ведь еще наверняка захочешь умыться и перекусить.

– Ага, перекусить… предварительно обмазавшись твоим маслом сагыд с ног до головы, – вздохнул я, с содроганием вспоминая невероятное количество уничтоженной вчера пищи.

– Кстати, – заметил Хэхэльф, – мне кажется, было бы неплохо, если бы ты подарил ндана-акусе парочку мешочков с кумафэгой. Он не ждет от тебя никаких подарков, но тем лучше: это будет настоящий сюрприз! Тем более тебе, насколько я понял, все равно не жалко.

– Мне не жалко, – согласился я. – Могу хоть всю оставить. Жил же я до сих пор без кумафэги и как-то не умер.

– Вот всю не надо! – веско сказал Хэхэльф. – Никогда заранее не знаешь, что тебе понадобится в дороге. Думаю, три мешочка совершенно достаточно. Даже одна порция кумафэги считается самым ценным подарком, какой только можно придумать, а при обмене за нее можно получить дюжины две самых лучших агибуб, или дюжину агибуб и лодку, или…

– Я уже понял, что являюсь самым богатым человеком на всех островах Хомайского моря, – улыбнулся я. – Чего я не понимаю – это как сунуться к ндана-акусе со своим бесценным даром? Он такой важный дядя…

– Правильно, – согласился Хэхэльф. – Здесь принято оставлять подарки на пороге его комнаты и убегать, производя как можно больше шума, чтобы ндана-акуса велел кому-нибудь из своих рабов выйти и посмотреть, что творится. Раб непременно найдет подарок и принесет его своему господину. Все это считается изысканным придворным этикетом, а вот если сунешь подарок в руки ндана-акусе, можно и по морде схлопотать! Но я нахожусь в очень теплых отношениях со старыми доверенными рабами ндана-акусы, с тех самых пор, когда они гонялись за мной по всему побережью после того, как я упражнялся в стрельбе из лука по кончикам их парадных агибуб, поэтому мы можем просто передать твой подарок через них.

– Давай так и сделаем, – обрадовался я. – Передай ему, пожалуйста, три… нет, даже четыре мешочка кумафэги, пусть знает наших! А я пока действительно умоюсь.

Когда мы с моей дорожной сумкой вышли из дома, готовые к трудностям пешего похода в глубь острова Хой, меня подкарауливал очередной сюрприз, скорее приятный, чем нет. У ворот выстроился своеобразный караван: больше десятка уже хорошо знакомых мне «свинозайцев». Но и кровожадный Куптик, запряженный в телегу Мэсэна, и перекрашенные «свиньи» на корабле страмослябских пиратов, очевидно, являлись самыми мелкими представителями этой породы. Зверюги, с которыми мне довелось встретиться сейчас, оказались настоящими великанами. У доброй половины на спинах были установлены большие яркие сооружения, больше всего похожие на расписные бочки. Остальные были навьючены тюками с грузом.