Корнелия Функе - Повелитель драконов. Перо грифона [litres]

– Над нишей, где оставляют дары для Гаруды. Она верит, что если сидеть там день за днем и ничего не есть, то Гаруда в конце концов смилуется и отправит ее домой.

По тону сизоворонки легко было догадаться, что она думает об этой вере. Сама она прилетела сюда только потому, что между старинными камнями жило множество вкусных и сочных насекомых.

Барнабас отвел Бена в сторонку.

– Ты не против пойти поискать эту беглую попугаиху? – тихо спросил он. – Она, наверное, мальчика не так испугается, как взрослого мужчины. Лучше всего было бы послать к ней Мухоножку – они примерно одного размера, – но попугай может его… – Барнабас не договорил, поймав тревожный взгляд гомункулуса.

– Конечно! Я с удовольствием ее поищу. Но если найду, – тут Бен поглядел на Мухоножку, – мне, наверное, понадобится переводчик.

Гомункулус неодобрительно покосился на темноту за воротами, где якобы скрывалась беглая попугаиха. Впрочем, он ни в чем не мог отказать Бену. Ему случалось бывать с мальчиком и в более мрачных местах.

– Я позабочусь, чтобы с тобой ничего не случилось! – пообещал Бен. – Честное-пречестное слово!

«Сам виноват, Мухоножка! – думал гомункулус, карабкаясь ему на плечо. – Надо было выбирать хозяина, который больше всего любит сидеть в библиотеке, а мир вокруг считает досадной помехой ученым занятиям – как ты сам!»

Мухоножка засомневался, что карманный фонарик – такое уж полезное изобретение. Темнота не так будоражила фантазию, как дрожащий лучик света, которым Бен в поисках беглой попугаихи прощупывал внутренность древнего храма. Каждый рельеф на старинных стенах словно оживал, вырываемый из мрака; в конце концов Мухоножке стало казаться, что за ними крадется сам Гаруда – с золотыми когтями и клювом, способным переломать, как спички, тоненькие конечности гомункулуса.

Но еще хуже обманов зрения были звуки! Рядом то и дело что-то незримо шныряло, вспархивало, ползло, и ни один из этих шорохов не ускользал от его не в меру чуткого слуха… Нет, он не рожден для приключений! Но что поделаешь, если он прикипел сердцем к мальчишке, который не знает, что такое страх, и сует свой любопытный нос в каждый темный закоулок?

Там!

Что это?

Мухоножка с такой силой вцепился в куртку Бена, что его тонкие пальцы хрустнули.

Похоже, змея.

«Нет, Мухоножка, это же храм Гаруды! – успокоил он себя. – Ты же слышал, змей здесь суют в горшки и сбрасывают со стен».

Ой!

Прямо у них над головой что-то вспорхнуло. Но фонарик Бена выхватил из мрака лишь огромную летучую мышь. Мухоножка подозревал, что она не отказалась бы от гомункулуса на закуску. В существе его размеров очень многие, увы, видят прежде всего еду.

– Вон она! – Бен посветил фонариком на фриз с птичьим орнаментом. Он окаймлял нишу, где перед порядком выветрившейся статуей лежали сушеные фрукты и зерна. Трудно было понять, какого бога она изображает, но Мухоножка вроде бы разглядел начатки крыльев.

– Как ты думаешь, это Гаруда?

Мухоножку так трясло, что у него никак не получалось кивнуть.

– Ты не мог бы что-нибудь крикнуть? – тихо попросил Бен. – Например, «мы пришли как друзья» или что-то в этом роде. На каком-нибудь индонезийском языке. Или на юго-восточно-азиатском попугайском. Если такой есть, конечно.

– Такой есть! – ответил Мухоножка. – И я владею двенадцатью из его восьмисот пятидесяти трех известных диалектов.

– Вот и отлично! – Фонарик Бена скользил по наводящему ужас карнизу из каменных змей прямо под потолком. – Попытайся! Скажи ей, что мы отвезем ее домой.

Он совсем не боится! Это слышно по голосу.

Мухоножка, у которого тряслись руки и ноги, разразился смесью клекота, воркования, пронзительных криков и хриплого карканья, которое самому ему казалось очень попугаичьим.

Никакого ответа.

На шум высунулась только голубоватая ящерица.

Но когда Мухоножка перешел на диалект болтливых лори (Lorius garrulus), над головой у них что-то зашуршало, и из отверстия в потолке высунулась красная птичья головка.

– Это она! – прошептал Бен.

Птица смотрела на них с выражением панического страха и отвращения. По размерам головы и клюва Мухоножка прикинул, что она крупнее его на несколько сантиметров.

– Спроси ее, откуда она! – шепнул Бен.

Попугаиха ответила таким сердитым чириканьем, что Мухоножке очень захотелось забиться к Бену в карман, но он устыдился своей трусости.

– Что она говорит?

Мухоножка не стал переводить Бену все прозвища, которыми изобретательная попугаиха наделяла человеческий род. «Хищная нечисть», например, – это было еще одно из самых безобидных. Неудивительно, что она говорила по-попугаичьи, хотя обычно присутствие гомункулуса заставляло животных переходить на человеческие языки. Самого его она тоже именовала странно. Мухоножка был для нее дженглотом, что бы это ни значило. Знай гомункулус, что дженглотами в Индонезии называют питающихся человеческой кровью карликов-зомби, которых местное население очень боится, он, наверное, почувствовал бы себя польщенным.

Попугаиха продолжала верещать и ругаться, но Мухоножка не понаслышке был знаком со страхом и потому легко распознавал его у других. Черные глаза чуть не выскакивали из орбит, а в глубине их Мухоножка увидел печаль, которую тоже слишком хорошо знал. Поэтому он прочистил горло и сказал не совсем то, что Бен поручил ему перевести.

– Быть единственным в своем роде – нелегкое испытание, – произнес он на том языке, на котором ответила ему попугаиха. – Поверь мне, я хорошо знаю, каково это. Но у моего хозяина великодушное сердце. Не сомневайся, он не причинит тебе зла. Напротив. Может быть, он сумеет помочь тебе попасть домой. Но для этого тебе придется рассказать нам, откуда ты родом.

Попугаиха вытянула шею, чтобы повнимательнее рассмотреть Бена, и вдруг, к изумлению Мухоножки и Бена, защебетала по-английски:

– Ме-Ра родом с тысячи тысяч зеленых островов, и сердце ее до крови стерто тоской по дому, как спина навьюченного осла!