Корнелия Функе - Повелитель драконов. Перо грифона [litres]

Мимамейдр был несравненно больше похож на ее родину, Шотландию, чем горы Непала. Но кобольды не так сентиментальны, как люди (по их собственным словам, по крайней мере). Серношерстка мирилась с тоской по дому, как с горьким грибом, напоминавшим о прежних днях. И она отлично умела скрывать ее, если хотела.

Бен уже повернулся, чтобы уйти, – поспешно, пока дракон не заметил, что глаза у него на мокром месте, – но Лунг окликнул его.

– У меня для тебя подарок, – сказал он, расправляя крылья.

– Еще раз говорю: не делай этого! – крикнула с его спины Серношерстка.

Дракон пропустил ее слова мимо ушей.

– Один из горных гномов, которые помогли нам разбудить окаменевших драконов… – начал он.

– А все мы знаем, что горные гномы – редкие болваны! – пробормотала Серношерстка.

Строгий взгляд Лунга заставил ее замолчать.

– Один из горных гномов, – продолжил Лунг, – рассказал, что раньше каждый дракон давал своему ездоку пластину чешуи, чтобы почувствовать, если тот окажется в опасности. Повелителю драконов достаточно зажать пластину в кулаке, и дракон сразу почувствует, испытывает ли его ездок радость, страх…

– А сам дракон тем временем разгуливает с дыркой в панцире, – проворчала Серношерстка.

Она была очень привязана к Бену – сильнее, чем старалась показать, – но Лунг по-прежнему занимал первое место в ее сердце. Ведь она успела полжизни прожить рядом с ним, прежде чем мальчик появился на их горизонте. И они прекрасно обходились без раздаривания чешуи и прочих подобных глупостей. И без бесконечных перелетов с одного конца света на другой.

Кобольды терпеть не могут, когда что-то меняется. А людей, заметила Серношерстка, хлебом не корми – подавай им перемены. И надо же было, чтобы ее дракон именно человека выбрал своим лучшим другом. Лучшим после нее, разумеется.

– Серношерстка права, – сказал Бен. («Да, он славный, надо признать, хоть и человек», – отметила про себя Серношерстка.) – Мне тоже не нравится эта история с чешуей.

Но Лунг уже оторвал пластину от груди.

– Новая вырастет, – отмахнулся он, видя, как встревоженно смотрит Бен на темную дыру в его блестящем панцире.

– А если не вырастет? – проворчала Серношерстка.

Позади них Хотбродд протрубил в свой рог, изготовленный по образцу сигнального рога викингов. В горах Западной Индии он звучал на редкость странно!

– Иду! – отозвался Бен, а Лунг вложил чешуину ему в ладонь.

Она была круглая и прохладная, как монета, и напомнила Бену о пластине от другого панциря. О золотой пластине из чешуи Крапивника, благодаря которой они сумели победить главного врага драконов. Бен зажал в кулаке подарок Лунга. Кто знает, может быть, она помогает переносить разлуку.

– Ты что-нибудь чувствуешь? – спросил он дракона.

– Боль расставания, – ответил Лунг. – Но это-то мы знаем друг о друге без всяких пластин. Возьми ее в руки, когда тебе понадобится помощь! Обещай! И беги: Хотбродд уже теряет терпение!

Тролль стоял перед самолетом и махал Бену обеими руками.

Бен сунул пластину в карман и еще раз обвил руками шею Лунга.

– Ах, было бы и у меня что от себя оторвать! – проговорил он глухо. – Но у людей, к сожалению, нет чешуи!

С этими словами он повернулся и побежал к самолету.

Гиневер была не из тех девочек, которые всегда мечтали ездить верхом и иметь собственную лошадь. Когда дружишь с гномами и травяными эльфами и выхаживаешь в ванне раненных лодочными винтами русалок, лошади уже не так захватывают воображение. И конечно, Гиневер повидала немало их сказочных родственников: в восемь лет она впервые каталась на келпи, а в десять – спасла трех эльфийских лошадок от роя диких ос. Пеннорожденные морские кони, ветреные кобылицы, облачные скакуны… Дочь Визенгрундов со всеми успела познакомиться. Но ни одно из этих существ не казалось ей намного привлекательнее, чем эльфы, гномы или ежовники. Пока в Мимамейдре не появился Анемос.

Задача, возложенная на пегаса Лунгом и Барнабасом, немного отвлекала крылатого коня от неизбывной скорби. Его постоянно видели на берегу фьорда, где он мирил нимф с фоссегримами и горчичников – с бобрами. Обходя дозором границы Мимамейдра, он отсылал волков, хорьков и лис поискать другое место для охоты. В сумерках он облетал вместе с тучеворонами дома, норы и пещеры, отпугивая хищных птиц, мечтавших полакомиться гномом; за стойлом от ударов его копыт забила из земли ключевая вода, исцелявшая не только раны, но и усталость и тоску по дому. Но против печали, окутывавшей пегаса, как темная туча, она не помогала.

Весь Мимамейдр знал, что Анемос избегает заходить в стойло, где гуси и лебеди согревали его осиротевшее гнездо. Казалось, пегас пытается забыть о существовании трех яиц. Зачем привязываться к тому, что все равно потеряешь… «Он так думает и поэтому к ним не подходит?» – спрашивала себя Гиневер, видя, как он стоит, понурившись, посреди луга спиной к стойлу, где поблескивала в гнезде пегасова кладка.

Пернатые обитатели Мимамейдра выстраивались в очередь, чтобы погреть гнездо. Гиневер по указанию Ундсет каждый час измеряла температуру яиц и вскоре объявила, что лучше всех согревают гнездо дикие гуси (чем очень обидела лебедей). Она составила календарь на все дни, оставшиеся до срока, когда яйца нужно будет увеличивать, и раскаялась в этом в ту же минуту, как повесила его на дверь стойла. Клетки календаря она сделала очень большими, чтобы записывать любые наблюдения, касающиеся яиц. Увы, нельзя было нагляднее продемонстрировать, как мало у них оставалось времени. Пустых клеток было только семь. Семь белых клеток, не заполненных ничем, кроме отчаянной надежды, что ее отец и Бен вернутся к сроку с пером грифона и что это перо и вправду заставляет расти не только металл и камень, но и яйца пегасов.

Гиневер как раз выходила из стойла, покормив сидевших на гнезде гусынь, когда Вита поманила ее в сторонку и с тревогой спросила дочь, видела ли она, чтобы Анемос что-нибудь ел.

Гиневер отрицательно помотала головой:

– Тучевороны пытались с ним подружиться. Но он всегда сам по себе, даже когда они вместе совершают облет границ. Он почти не разговаривает, не ест и не спит. Я всерьез за него беспокоюсь.