Лорел Гамильтон - Трепет света

— Важен результат, Мерри, а не мотивы. Уверен, наша подруга детектив Люси сказала бы на это: «Предоставь копаться в мотивах юристам и психоаналитикам».

— Мы не полицейские, всего лишь частые детективы, которые помогают им расследовать преступления, где замешаны наши.

— Я не об этом, Мерри, — сказал Гален, развернувшись ко мне с уютно устроившимся на его руках и уснувшим ребенком.

— Думаю, Гален хотел сказать, что ты не пытаешься вести честный бой или следовать какому-то рыцарскому кодексу, — заговорил Дойл. — При необходимости ты просто уничтожаешь противника, когда на кону жизнь, в тебе нет жалости, хотя в обычной жизни ты милосердна.

— Мой отец был мускулист, ростом выше ста восьмидесяти сантиметров, у него как у воина за плечами были столетия опыта, одну из рук силы он мог использовать на расстоянии. Он мог позволить себе милосердие в сражении, а я — нет.

Брилуен пошевелилась на моем плече, издав тихий звук. Я начала поглаживать ее плечики по кругу, осторожно касаясь крыльев, расположенных ниже и казавшихся на удивление гибкими. Они больше были похожи на кожу и чешуйки рептилии, обтягивающих кости, нежели на сетчатые крылья бабочки. Из-за этого Шолто лишь утвердился в своей уверенности, что эти крылья — наследие слуа. А я по-прежнему не бралась ничего утверждать до прихода результатов анализов.

— Все именно так, — сказала Катбодуа.

Эти слова заставили меня снова повернуться к ней.

— Ты о чем?

— Эссус был старой закалки, когда мы могли позволить себе сражения и расправы, но сейчас мы живем в современной Америке, и нам нужен современный правитель, чтобы помочь нам освоиться в этих чудных новых землях технологий и социальных проблем. Ты есть будущее, принцесса, и впервые за эти столетия я поверила, что у нашей расы оно есть.

— Ты имеешь в виду детей, — сказала я.

— Не только твоих, принцесса, еще и сына Мэйв, и малышку Никки и Бидди. У нас рождаются дети во многом благодаря тебе.

— И все потому что королева расплакалась, — сказала я.

— Нет, потому что ты заставила ее заплакать.

— Если бы я была так безжалостна, как ты сказала, то отправила бы Дойла убить ее несколько месяцев назад.

— Его жизнь для тебя гораздо важнее ее смерти. Такова уж любовь, принцесса.

— Разве это не делает меня слабой?

— Нет, — ответил Гален, — потому что я знаю, что сам пойду на все, лишь бы уберечь наших детей и тебя, на все. Держа Гвенвифар на руках, наблюдая за тобой и Брилуэн, я не становлюсь мягче. Это напротив делает меня еще более жестким, словно впервые у меня появилось то, за что я хочу бороться, убивать, если потребуется, эта любовь подарила мне… решимость. Я больше не подведу тебя своими сомнениями или слабоволием, я хочу стать тем мужчиной, в котором вы с детьми нуждаетесь.

Я видела эту решимость на его лице, столь неуклонную, твердую… непоколебимую. Я была рада этому, потому что очень переживала за своего нежного Галена в этом море безжалостных политиков, и в то же время немного боялась, потому что не была уверена, что решение стать жестче автоматически подарит необходимые навыки. Я просто не знала.

— Прими мою присягу, принцесса, позволь мне поклясться тебе в верности, — сказала Катбодуа.

— Ты желаешь служить мне до самой смерти, моей или твоей?

— Да, и если Богине будет угодно, дети на ваших руках будут столь же достойны моей присяги, как ты и твой отец.

— Я буду молиться об этом, — сказал Дойл.

— Как и я, — отозвались Холод и Мистраль.

Все с этим согласились, и я взмолилась про себя: «Прошу, Богиня, пусть наши дети будут достойны верности и любви своего народа.»

Лепестки роз начали падать над моей головой прямо из ниоткуда словно благоухающее согласие. За нашей спиной зашевелились другие охранники, вслед за Катбодуа преклоняя колени. Лепестки начали появляться по всей комнате, пока розовый дождь не заполонил весь потолок.

Я приняла их клятвы, молясь о том, чтобы быть достойной их, ведь большинство лидеров изначально хотят быть хорошими, это позже их благие намерения обращаются во что-то более темное. Я знала, что Андаис, Таранис и мой дедушка Уар Свирепый обладали отчасти той же наследственностью, что я и мой отец Эссус. Безумцев в моем роду было больше здравомыслящих, и я надеялась, что все, кто преклонил передо мной колени, помнили об этом.

Большинство охранников занялись своими делами, не то мы просто не протиснулись бы по коридорчику, ведущему из столовой в детскую. В доме теперь было так много людей, что порой одолевали приступы клаустрофобии, так что я постаралась до всех донести, что, не считая особых обстоятельств, когда, например, нужно произвести впечатление на королеву или оградить меня от нее, лучше меньше, да лучше касаемо моего сопровождения. Поэтому сейчас были только я, тройняшки и их отцы, все, кроме Мистраля, который по какому-то вопросу ушел с другими охранниками. Ему не по душе было возиться с детьми, и он частенько старался улизнуть, когда дело подходило к подгузникам, бутылочкам и прочему. Я задумалась, нужно ли мне привлечь его больше ко всему этому или оставить все как есть. В принципе остальные мужчины справлялись, и его помощь не то, чтобы была необходима, но он все-таки их отец, разве он не должен помогать?

В конце коридора из белого мрамора распахнулась дверь, и Лиам Рид, которому было всего год и месяц, взглянул на нас и ухмыльнулся. И коридор вдруг перестал казаться величественным или холодным, таким, словно по нему нужно скользить исключительно в вечерних платьях, мы вдруг почувствовали себя как дома.

Если вы когда-нибудь задавались вопросом, почему детишек этого возраста иногда называют «топотун», просто понаблюдайте, как двигается тот, кто только научился ходить. Лиам затопал к нам вместе со следующей за ним по пятам няней-человеком. Он уже целый месяц, как учится ходить, но все еще был неустойчив, зато двигался все быстрее и быстрее. Мальчик заковылял к нам так быстро, как только мог, повторяя:

— Малыш, малыш, малыш!

Лиам широко улыбался и был в таком восторге. С тех самых пор, как мы привезли домой тройняшек, Кади, дочка Никки и Бидди, которая только на той неделе научилась сидеть, для Лиама, очевидно, больше не была «малышом», потому что его очаровали младенцы.

Лиам был таким же голубоглазым блондином, какой представляется для человеческих СМИ его мамочка, Мэйв Рид, пока он был просто очаровательным малышом с прямыми золотыми волосами и большими милыми очень человеческими голубыми глазами. Его кожа была светлого золотистого оттенка Мэйв, как будто с легким идеальным загаром, так похожим на человеческий.

Рис подхватил его на руки, спросив:

— Хочешь посмотреть на малышей?