Ирина Матлак - Круг двенадцати душ

— Должно быть, хозяин, — пробормотала миссис Эртон и, уже обращаясь ко мне, извинилась: — Леди, прошу прощения, я вынуждена вас оставить.

Не успела я опомниться, как она почтительно поклонилась и, подобрав юбки, стремительно направилась в сторону лестницы. Оставшись одна, я с долей растерянности осмотрелась по сторонам, после чего опомнилась и отправилась в отведенную мне комнату. К счастью, дорогу запомнила хорошо, и трудностей с поиском обратного пути не возникло. Пока шла, меня не покидало чувство, что изнутри дом должен быть гораздо меньше. Конечно, и снаружи его было сложно назвать маленьким, но все же коридоры казались слишком длинными, а помещения, в какие мы заглядывали до этого, — слишком просторными.

Свернув за угол и находясь на полпути к лестнице, я внезапно услышала отдаленные звуки пианино. Кажется, они же раздавались и во время ужина. Решив, что это играет кто-то из девушек, я сменила маршрут и направилась в ту сторону, откуда доносилась музыка. Не сказать, чтобы меня сильно тянуло вновь оказаться в чьем-то обществе, но отходить ко сну было рано, а просто так сидеть в комнате не хотелось.

Мелодия привела меня в просторный зал, который казался светлым пятом в этом темном царстве. Пол, стены и потолок имели светло-бежевый оттенок, но местами краска посерела и облупилась, создавая сетку кракелюра. В центре стоял белый рояль, покрытый слоем пыли и сухими лепестками роз. Последние покрывали и паркет, мешаясь с уличной пылью, занесенной сюда ветром. В этом зале имелось несколько больших открытых арок, ведущих на задний двор.

Звуки музыки стихли, и я, слушая гулкий стук своих шагов, медленно приблизилась к роялю. Странно, но, кроме меня, здесь никого не было. Кто же тогда играл?

Крышка инструмента была открыта, на пюпитре стояли пожелтевшие листы нот.

— «Ноктюрн забвения», — прочитала я название, тронув клавиши.

Те покорно отозвались, доказывая, что рояль прекрасно настроен, невзирая на запущенное состояние самого зала. Я не обладала выдающимися музыкальными способностями, но музыку любила как часть великого искусства. Льющаяся из души, она рождалась в соприкосновении клавиш и кончиков пальцев, говорила языком, в котором не требуются слова.

Произведение было мне известно. Помнится, один из занимающихся со мной учителей заставлял повторять его по тридцать раз на дню до тех пор, пока я не овладела им, приложив старание и всю силу своей скромной музыкальной одаренности.

Этот ноктюрн был написан одним из самых выдающихся композиторов прошлого столетия и воспевал тонкую красоту угасания. Считалось, что великий творец вдохновлялся красотой поздней осени во время пребывания в загородном имении, дарованном ему самим королем. Но также ходили слухи, что его непревзойденный талант был не чем иным, как проявлением магического дара, а на создание «Забвения» его вдохновляла сама смерть.

Как бы то ни было, музыка вышла действительно прекрасной: возвышенно-печальной и подталкивающей к размышлениям о вечном.

Не прекращая играть, я присела на стул и одновременно отметила, что пыли на клавишах нет. Получается, кто-то и впрямь недавно здесь побывал. Наверное, вышел на улицу через арку, поэтому мы и не встретились.

Увлекшись, я не сразу заметила, что стемнело. И дело было не только в сумерках, но и в неумолимо приближающихся тучах, что сгущались весь последний час. Сад и музыкальный зал погрузились в сонливую негу, приобретя полупрозрачные синие оттенки. Прохладный, пахнущий розами ветер зашуршал в нотных листах и сбросил их на пол в то время, как отзвучал последний аккорд.

Вынырнув из мира музыки, я подняла ноты, поставила их на место и поднялась, собираясь уходить, как вдруг в висках застучало. Неприятные ощущения, преследующие меня до этого, усилились стократ, мешая нормально дышать. Пошатнувшись, я оперлась рукой на рояль и различила уже знакомое приглушенное шипение, идущее с верхних этажей. На этот раз оно становилось все отчетливее и вскоре уже окружало меня со всех сторон. С виду все оставалось по-прежнему, но я явственно ощущала чье-то приближение. Темное и неотвратимое.

Стало до того не по себе, что, преодолев слабость, я стремительно двинулась к выходу, постепенно срываясь на бег. Когда выбежала из зала и стремглав понеслась по темным коридорам, в спину мне летели печальные звуки ноктюрна…

К собственному удивлению, этой ночью спала я крепко и без кошмаров, а утром проснулась полная сил. Накануне после возвращения в комнату попросила Бекки принести мне мятный чай — должно быть, он сыграл не последнюю роль.

Сейчас тяжелые занавески были раздвинуты, и в комнату пробрались лучи солнца. Видеть их здесь было столь же неожиданно, сколь и радостно. Своим теплым светом они разогнали все тревоги, и произошедшее прошлым вечером в музыкальном зале теперь не казалось таким пугающим. С приходом утра страхи привычно отступили.

Поднялась я рано, а со слов миссис Эртон стол к завтраку накрывали в девять. В запасе оставалось целых два часа, которые я решила потратить на прогулку в саду. Погода располагала, и грех было не воспользоваться случаем.

Пока горничная помогала мне переодеваться, я решила прояснить у нее несколько моментов.

— Бекки, ты успела узнать, сколько всего человек живет в поместье? Я имею в виду прислугу.

Глаза горничной ярко блеснули. Она всегда была охочей до сплетен, и прежде мне стоило немалых трудов научить ее сдерживаться. Узнав какую-нибудь новость, Бекки тут же рвалась ею с кем-нибудь поделиться, а поскольку практически целые дни она проводила в моем обществе, ей приходилось несладко. Теперь же, впервые за все время, я порадовалась ее словоохотливости, которая сейчас могла оказаться весьма кстати.

— Быт здесь налажен так странно, — с придыханием произнесла Бекки. — Как и положено, всем заправляет дворецкий, но в подчинении миссис Эртон всего две горничные, а лакеи отсутствуют вовсе! На кухне трудится только одна повариха. Хозяин мог бы и помощников ей взять, столько гостей-то в доме! Еще есть садовник по имени Рэд и конюх Виктор.

Говоря о конюхе, она непроизвольно возвела глаза к потолку, отчего я мысленно усмехнулась. Даже стало интересно посмотреть на того, кто так легко становится предметом девичьих мечтаний.

— А что насчет графа? — продолжала спрашивать я. — Уверена, ты успела о нем расспросить.

Судя по выражению лица Бекки, последнее утверждение попало прямо в цель. Но помимо прочего в ее глазах отразилось неприкрытое разочарование, говорящее, что ничего интересного выяснить не удалось.

— Никто ничего не знает, — вздохнула она, затягивая на мне корсет, и тут же недовольно бросила: — Или все делают вид, что не знают. Ходят угрюмые и как в воду опущенные. Дурное это место, миледи, вот помяните мое слово, ничего хорошего нас тут не ждет!