Екатерина Лесина - По ту сторону жизни [СИ]

Серое платьице, длиной до середины голени. Серые чулки крупной вязки. Воротничок белый, кружевной и на вид колючий до невозможности. Два ряда мелких пуговиц на лифе этакой границей добродетели. И единственным украшением — брошь-камея под горлом.

— Как она? — шепотом поинтересовался блондинчик.

— Плохо, — вздохнула девица и представилась: — Мари. Я при фрау Биттершнильц уже семь лет… она взяла меня из приюта.

Благодетельница. И главное, восторг в глазах у Мари почти искренний. Врать у женщин получается намного лучше.

— И мне жаль осознавать, что… — вздох и бледные ручки, прижатые к подбородку. А на левой-то свежий красный рубец… интересно, откуда? — Она стала путать время… и дни… а еще эта странная убежденность, что кому-то нужны ее вещи…

Мари покачала головой:

— Умоляю, не тревожьте ее покой…

Ага, который, полагаю, в скором времени станет вечным. Вот не нравится мне такая забота, фальшивая она какая-то…

Мари дернула рукавом, будто пытаясь прикрыть шрам, но сделала это как-то неловко, отчего рукав задрался еще больше.

— Простите, — она потупилась.

— Откуда?

Диттер выглядел мрачнее обычного. Надо же, до чего мне дознаватель чувствительный попался. А где профессиональная выдержка? Стальное сердце и холодный разум?

— Она… иногда случаются вспышки гнева, — вздохнула Мари. — Я делала завивку, и ей показалось, что я хочу сжечь ей волосы и… я понимаю, что это не она, а болезнь… на самом деле она — добрейшей души человек…

И вот тут я окончательно поняла, что меня дурят. Старуху можно было назвать кем угодно, но вот доброй… да она первая восприняла бы подобную характеристику за оскорбление. И была бы права. Добрая ведьма. Смех.

Старуха устроилась в низком разлапистом кресле, которое поставили у окна. Ветер тревожил гардины из легчайшей ткани. С гардений, собранных в высокую вазу, облетали лепестки. Некоторые падали в чай.

Старуха дремала.

Правда, стоило нам войти, она очнулась, встрепенулась, подалась вперед, почти упала на столик. И зазвенели чашки, опрокинулся молочник, выплеснув на скатерть желтоватое озерцо сливок.

— Проклятье! — старуха взмахнула рукой, и на пол полетела вазочка со сладостями. — Что происходит, кто поставил сюда этот столик? Подсунули…

— Видите? — скорбно поинтересовалась Мари. Шепотом.

Но была услышана.

— Что ты там бормочешь, оглоедка? Сплетни распускаешь… — фрау Биттершнильц оперлась рукой на столик, который жалобно заскрипел, но выдержал немалый вес старухи. — Ты это придумала, дрянная девчонка? Ты… кто ж еще… он-то вовсе той головой, которая на плечах, думать не приучен… а ты, деточка, молодец, что пришла. Что стоишь. — Старуха пнула вазочку и наступила на белесую зефирину. — Убирайся, раз натворила… и вели, пусть подадут чай в охотничий кабинет.

Она вцепилась в руку Диттера и произнесла:

— А от тебя смертельным проклятьицем несет… хорошая работа… крепкая… но поможешь мне, я помогу тебе…

— Боюсь, это неизлечимо, — Диттер поморщился.

Весу в старухе было изрядно. Облаченная в темно-лиловое платье, она казалась этакой шелковою горой, на которой то там, то тут поблескивали драгоценные жилы камней.

Аметисты. И алмазы. И отнюдь не только прозрачные… Желтые хороши, крупные, идеально ровного цвета и огранки.

— Нравятся? — старуха подняла руку, позволяя мне разглядеть браслет с подвесками. — Второй мой муженек пожаловал… редкостный скупердяй был, но после того, как я его с одной актрисулькой застала, переменился, да… а ты не стой столпом. Даровали же боги родственничков…

В лиловой гостиной лиловыми были шторы. И ковер. И стены. И обивка мебели, правда, здесь темно-лиловый разбавлялся бледно-сиреневой полоской. Свисала люстра с пыльным абажуром цвета фуксии. На диванчиках выстроились подушки всех оттенков фиолетового. И лишь ковер на полу резал глаз своей вызывающей белизной.

— Садись… ишь, кривишься… а мне оно нравится, — с вызовом произнесла вдова, плюхаясь в креслице. — Ах, погода меняется, кости болят… тебе-то хорошо, ничего уже болеть не будет.

Сомнительное преимущество. Хотя…

Нельзя сказать, что моя нынешняя жизнь много хуже предыдущей. Да и долголетие… и вообще… убивать мне не хочется, жажды крови я не ощущаю, а в остальном. Цвет лица вот выровнялся. В прежние годы мне подобной белизны добиться не удавалось, несмотря на все ухищрения.

— Меня не слушают… целитель наш, штопор ему в задницу… что? Первый мой муженек капитаном был, честным, от низов поднялся… свой корабль зубами у судьбы выгрыз. Ох и любила ж я его, хоть редкостным скотом был… да… но не о том… наплели нашему разлюбезному, будто я уже слабоумная, а он и рад поверить… я ему об одном, а он мне на стоечку для успокоения нервов. И морфий. Мол, спать буду лучше. Я ж ему не на сон жаловалась, со сном у меня аккурат все хорошо. Небось, эта потаскушка подливает чего… и Мими мою отравила.

Со скрипом приоткрылась дверь, и в гостиную вошла махонькая облезлая собачонка на тонких ножках. Облаченная в попонку с аметистами, она казалась одновременно нелепой и жалкой. Круглая головенка на тонкой шее. Несоразмерно огромные уши, из которых торчали пучки шерсти. Хвостнитка с пушистым облачком на конце…

— Привезли мне… — старуха стукнула клюкой по стулу. — Уродца… и говорят, что это Мими… будто я свою собаку не знаю!

Существо проковыляло ко мне и, обнюхав ноги, вяло рыкнуло.

— Я тебе, — я погрозила собачонке пальцем.

— Мими тебе его бы отхватила, а это… тьфу, пакость, а не собака… пшла отсюда…

Собака широко зевнула и плюхнулась на ковер. Она свернулась клубочком, из которого торчали лишь уши… нет, определенно, не понимаю, какой в ней смысл.

— Началось все с полгода тому назад… Мари ты видела. Тихой девкой была, спокойной… исполнительной. Я ее в при юте подобрала. У меня-то компаньонки наемные долго не выдерживали. Не везло…

Если кому и не везло, то, как по мне, именно компаньонкам. Вот и сбегали. А сироте деваться некуда. Да и платить не надо. Сплошная экономия.

— Конечно, сперва она мне показалась слегка туповатой… ничего не знает, ничего не умеет… взялась платья чистить, так испортила… но я ее учила. Я была терпелива…

Для ведьмы.

— И вроде выучила… — старуха махнула рукой на дверь. — Ишь, стоит… заходи уже, я тебя слышу…

Мари вошла. В руках ее был поднос с кружками, высоким кофейником, молочником и полудюжиной серебряных вазочек…

— Долго возишься, — почтенная вдова переложила клюку по другую сторону кресла. — Опять подслушивала…

Мари вздрогнула. И полетела на пол. Неловко кувыркнулся поднос. Разлетелись кружки, зазвенели тарелки, превращаясь в груду осколков… выплеснулось содержимое кофейника, причем прямо на старуху…