Екатерина Лесина - По ту сторону жизни [СИ]

— Если дознание действительно идет, то обязаны… вряд ли Святой престол заинтересовала бы такая малость, как смерть несчастного безумца… — и выразительный взгляд.

А ведь он, помнится, был влюблен в меня. Младший неуклюжий братец старого приятеля, запинающийся и краснеющий, вздыхающий тайком, следящий за каждым шагом. Он держался поодаль, не смея приблизиться. И кажется, негодовал, глядя, как вольно обращается со мной Патрик.

Когда он понял, что мы переспали? Не знаю. Может, следил… может, Патрик проболтался, он никогда не умел хранить тайны. Главное, что меня обдали презрением, а любовь… нет, в ненависть она не переродилась.

— Патрик был слишком невоздержан в связях, — о, сколь выразительный взгляд, правда, к совести он зря взывает, ее у меня отродясь не было. — И подхватил болезнь крайне дурного свойства.

Всхлип фрау Мунц.

Подозреваю, она и раньше актрисой была так себе, а теперь и вовсе подрастеряла остатки таланта.

— Возможно, если бы он сразу обратился к целителям, исход был бы иным… но увы, Патрик всегда отличался невероятным легкомыслием. Он предпочел не замечать некоторых симптомов… а мы… лишь когда Патрик стал вести себя… странно…

— Он совсем обезумел! — взвизгнула сестрица. Она прижала ладони к лицу, отчего рот ее приоткрылся, а глаза почти исчезли за холмами щек. — Он… он заявил, что я потаскуха! Он ко мне приставал…

— Дорогая, не думаю, что Святому престолу интересны такие детали…

— Мой брат медленно лишался разума… он делался пуглив… и гневлив… однажды бросился с кулаками на лакея, избил его… потом раскаивался, выписал чек на сотню марок… потом разделся и бродил по дому голым… или вот сидел в своей комнатушке, боясь выглянуть за порог… он твердил, что его убьют.

— Кто?

— Фантазия, полагаю, — Клаус дернул плечом. — Я пытался с ним говорить, но он лишь смеялся, повторяя, что я слишком благопристоен для подобных фантазий… а потом стал называть меня другим именем.

— Каким?

Пальцы Диттера лежали на раскрытых крыльях, будто дознаватель опасался оставлять чудесную трость свою без присмотра.

— Амадей… Вольфганг… Хельмут… еще какие-то… всякий раз разные. К тому времени мы уже поняли, что он безумен, но не осознавали насколько… мы пригласили целителя… именно он сказал, что происходит.

— И что же? — не удержалась я.

— Ореховая гниль, — Клаус поморщился. — К сожалению, в той запущенной стадии, которая не поддается излечению. Его смерть была вопросом времени… и да, я собирался отправить его в лечебницу. Что бы вы там себе ни придумали, но мне не было нужды избавляться от брата. Заболевание подобного рода — достаточный повод, чтобы объявить его недееспособным.

— Дорогой, никто не…

— Помолчи, мама, пожалуйста, — и снова этот жесткий тон. А ведь матушка и вправду замолкает. И сестрица Патрика сидит тихонечко, так и держится за щеки, будто не понимая, что дальше делать с этой-то гримасой.

— У меня есть соответствующее заключение… и да, мы подобрали вполне пристойное заведение, где Патрик мог бы провести последние месяцы своей жизни. Моя вина лишь в том, что я доверился сестре-сиделке, позабыв, что слабость моего брата сменяется приступами гнева, когда Патрик становится невероятно силен. Я не знаю, что произошло… вероятнее всего, эта женщина не успела дать ему морфий… по глупости ли, по недомыслию… она утверждала, что Патрик спал и в целом был спокоен. И она находилась рядом. Задремала…

Клаус повернулся к окну.

Вялая линия носа. Чуть обвислые щеки и губы полные, капризные, такие девицам идут, но никак не мужчинам. Подбородок скошенный и шея с выпирающим зобом.

Он не уродлив. И вполне способен составить неплохую партию, особенно сейчас, когда взял в руки бразды правления семейным состоянием.

— Он очнулся. И выбрался из комнаты, заперев ее на ключ… он ушел… и нашли его на конюшне… он повесился на вожжах…

Или его повесили. Кто? И зачем? И… вопросов у меня больше, нежели ответов.

— Могу я осмотреть комнаты, принадлежавшие вашему брату? — поинтересовался Диттер, поднимаясь.

— Нет… Боюсь, нам было слишком тяжело находиться там… поэтому мы сделали ремонт.

А чай все-таки подали, хотя и с опозданием.

В доме Конрада царила суета.

Удушающе пахло розами и лилиями, обилие которых навевало мысли то ли о храме, то ли о похоронной конторе… ленты, кружева.

Фарфоровые голубки, выстроившиеся в ряд на столике.

Розовые фижмы дорогого платья. Помнится, я видела нечто подобное в последнем выпуске столичного «Модника», но даже на картинке платье выглядело на редкость нелепо, а стоило просто-таки неприлично дорого.

— Простите. — Светлые волосы девушки были завиты и уложены в сложную конструкцию, из которой то тут, то там выглядывали серебряные искры булавок. Несколько цветов. И чучело колибри, заколотое на макушке, завершали образ. Ах да, еще вуалетка… вуалетка норовила съехать, а чопорная дама, приставленная к девице то ли затем, чтобы следить за моральным обликом оной, то ли просто порядка ради, то и дело поправляла ее.

— Я… не понимаю, почему теперь… прошло почти полгода…

— Моя дочь слишком занята…

Дочь? Не похожа… дама была сухопара и одета слишком просто для той, кто приходится матерью хозяйке дома.

— Чем же? — поинтересовался Диттер, сдвигая охапку органзы в стороночку. — Простите… нога ноет невыносимо.

И коленку потер.

А ведь мне ни словом не обмолвился и вообще от машины шагал он вполне бодро. Взгляд, которым его наградили, было далек от сочувствующего. Напротив, кажется, мысленно Диттеру пожелали провалиться сквозь землю. Вместе с ногой. Тростью. И моей великолепною особой.

Именно поэтому я и уселась прямо на атласное покрывало, что заставило левый глаз женщины дернуться.

— У нас помолвка.

— Так скоро?

— Период строгого траура соблюден. — Меня наградили взглядом, полным ненависти. И я поерзала, усаживаясь поудобней.

В конце концов, неужели в доме не нашлось другой комнаты, где можно было бы побеседовать?

— Мама… — Сабина отодвинула вуалетку к явному неудовольствию матушки. — Если это касается Конрада, то я готова… он не убивал себя! Тем более из-за Ренаты… да он ее терпеть не мог! — И ножкой топнула.

— Сабина, мне не кажется, что ты вообще должна разговаривать с ними…

Я испытала острое желание забраться на диванчик с ногами.

— Ваше право. — Диттер подавил зевок и вообще вид его демонстрировал какую то высочайшую незаинтересованность в беседе. — Не хотите говорить здесь, вызовем официально… в участок… и сопровождение пришлем…

Ага, соседям на радость.

От подобного зрелища они в восторг придут. Дом-то у Конрада пусть и приличного вида, но далеко не особняк, защищенный от посторонних взглядов забором и садом.