Сьюзен Коллинз - Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница

А потом птиц становится больше. Они прилетают одна за одной. Рассаживаются на ближайших деревьях. Разевают клювы. И начинают кошмарный, детально продуманный кем-то концерт. Финник сразу же валится на траву и зажимает ладонями уши так, словно готов раздавить свой собственный череп. Я какое-то время держусь. Даже опустошаю колчан, стреляя по ненавистным птицам. Но стоит упасть одной, как на ветку садится другая. Наконец я тоже сдаюсь и сворачиваюсь калачиком на земле, пытаясь отгородиться от душераздирающих воплей Прим, Гейла, мамы, Мадж, Рори, Вика и даже Пози, беспомощной маленькой Пози…

Знаю: пытка закончилась, потому что чувствую прикосновение рук Пита, которые поднимают меня и уносят из джунглей. И все-таки не разжимаю век, не убираю ладони от ушей. От напряжения мускулы словно окаменели. Пит сажает меня к себе на колени, нежно покачивает, говорит слова утешения. Проходит довольно долгое время, прежде чем я выхожу из оцепенения. И начинаю дрожать.

— Все хорошо, Китнисс, — шепчет напарник.

— Ты их не слышал! — отзываюсь я.

— Я различил голос Прим, еще в самом начале. Только это была не она, а сойка-говорун, — возражает Пит.

— Нет, она. Только не здесь. Птица просто запомнила голос, — вырывается у меня.

— Им хочется, чтобы ты так считала. Помнишь, как в прошлом сезоне я не мог понять, вправду ли у переродка глаза Диадемы? Так вот, это были совсем не ее глаза. И не голос Прим. Разве что капитолийцы взяли запись ее интервью, а потом изменили звук.

— Нет, над ней издевались, — говорю я. — Возможно, даже убили.

— Китнисс, ее не убили. Прим жива. Вспомни: ведь скоро нас останется восемь. А что потом?

— Семерым придется умереть, — в унынии отвечаю я.

— Да нет же, д о ма. Что происходит, когда в Игре остается восемь финалистов? — Подняв мой подбородок, Пит заставляет меня посмотреть ему прямо в глаза. Добивается пристального внимания. — Ну, что? На последней восьмерке?

Знаю, он искренне хочет помочь, и я задумываюсь.

— На последней восьмерке… У родных и друзей игроков берут интервью.

— Правильно, — хвалит Пит. — У родных и друзей. А как это сделать, если все они умерли?

— Никак, — неуверенно отзываюсь я.

— Вот именно. Поэтому не волнуйся, Прим жива. Она же первая кандидатка на интервью, верно?

Я хочу ему верить. Очень хочу. Просто… эти голоса…

— Сначала Прим. Потом — твоя мама. Кузен. Подруга, — перечисляет Пит. — Китнисс, это была дурная шутка. Страшная. Но по-настоящему пострадать от нее можем только мы с тобой. Мы в Игре, а они — нет.

— Ты сам в это веришь? — спрашиваю я.

— Разумеется, — роняет напарник.

Впрочем, ведь он в состоянии убедить людей в чем угодно. Повернувшись к Одэйру, я замечаю: тот ловит каждое наше слово.

— А ты, Финник?

— Пожалуй. Не знаю, — пожимает плечами тот. — Скажи, Бити, это возможно сделать? Взять чей-то спокойный голос и превратить…

— Ну, конечно, — кивает тот. — Ничего сложного. Такая задачка по зубам даже младшему школьнику.

— Согласна с Питом, — бесстрастно вставляет Джоанна. — Зрители обожают маленькую сестренку Китнисс. Если б ее и в самом деле убили, все дистрикты поднялись бы на восстание. — И вдруг, запрокинув голову, громко кричит: — Представляете, мятежи по всему Панему! Кому такое понравится?

От изумления у меня отвисает челюсть. Никто никогда не произносил таких слов на Голодных играх. Можно не сомневаться, этот фрагмент обязательно вырежут. Но я-то все слышала — и уже не сумею смотреть на девушку прежними глазами. Конечно, медалей за доброту ей не дождаться, а вот за храбрость… Или за безрассудство… А она поднимает несколько ракушек и скрывается в зарослях, бросив только:

— Я за водой.

Когда Джоанна проходит мимо, я безотчетно ловлю ее за руку.

— Не ходи. Эти птицы…

Должно быть, они попрятались. И все равно, не хочу туда никого пускать. Даже ее.

— Ну, мне-то на них наплевать. Я не то что вы все. У меня не осталось любимых. — Джоанна с досадой выдергивает ладонь и уходит.

А когда возвращается, я принимаю из ее рук воду и молча киваю, зная, как бы ее взбесил мой сочувственный голос.

Пока девушка носит питье и собирает мои стрелы, Бити возится с проводом, а Финник идет купаться. Мне тоже не помешало бы привести себя в порядок, но я еще слишком потрясена, чтобы покинуть объятия Пита.

— Кого же они использовали против Одэйра? — тихо интересуется он.

— Какую-то Энни, — говорю я.

— Энни Кресту, наверное.

— Кто это?

— Мэгз вызвалась добровольцем вместо нее. Энни была победительницей пять лет назад, — поясняет напарник.

Другими словами, в то лето, когда наша семья жестоко страдала от голода и мне пришлось начать всех кормить.

— Я почти не помню те Игры. Это, случайно, не год большого землетрясения?

— Ага, — подтверждает Пит. — Энни сошла с ума, когда ее напарника обезглавили. Сбежала от всех и долго пряталась. Потом от землетрясения рухнула дамба, и большая часть арены ушла под воду. Энни выжила потому, что лучше всех плавала.

— А потом ей не стало лучше? — уточняю я. — Я имею в виду с головой?

— Трудно сказать. Не помню, чтобы она мелькала во время следующих сезонов. Но, судя по Жатве, девчонке не полегчало.

«Так вот кого любит Финник, — думаю я. — Не вереницу поклонников и поклонниц из Капитолия, а несчастную сумасшедшую девушку с родины».

Грохот пушки заставляет нас всех собраться вместе на пляже. Планолет возникает, по нашим расчетам, в шестичасовом секторе. Челюсти опускаются не один, а пять раз, подбирая растерзанный труп по частям. Кто погиб, угадать невозможно. Что бы ни происходило в секторе номер шесть, я не желаю этого знать.

Пит чертит на древесном листе новую карту, прибавив «Г» вместо «говоруны» на четырехчасовом участке и «тварь» там, где только что собирали расчлененное тело. Теперь нам известно, чем угрожают семь секторов. Выходит, и в нападении соек можно найти светлую сторону: по крайней мере, мы снова представляем себе, в какой части циферблата находимся.

Финник сплетает еще одну миску для воды и рыболовную сеть. Я устраиваю короткое купание и вновь натираюсь мазью. А потом сижу у воды, чищу рыбу, пойманную Одэйром, и наблюдаю за тем, как солнце скрывается за горизонтом. Восходит луна, и арена наполняется таинственным полумраком. Мы уже готовы поужинать сырой рыбой, когда звучит гимн. И появляются лица…

— Кашмира. Блеск. Вайресс. Мэгз. Женщина из Пятого дистрикта. Морфлингистка, отдавшая свою жизнь за Пита. Чума. Трибут из Десятого.

Восемь покойников. Да еще восемь вчерашних. Это две трети участников, а ведь прошло каких-нибудь полтора дня. Своего рода рекорд.

— Что-то быстро редеют наши ряды, — замечает Джоанна. — Кто остался? Мы пятеро, и еще Второй дистрикт?