Стивен Кинг - Волки Кальи

Медленно, очень медленно, старик достал из кармана носовой платок, вытер глаза.

— Мальчик и я после этого практически перестали разговаривать. Колодец разделил нас, ты понимаешь. Но он прав в том, что с Волками надо бороться, и если ты будешь говорить ему обо мне, скажи, что его дед очень им гордится. Скажи ему, что он настоящий Джеффордс, ага! В свое время я решился сразиться с ними, а теперь он поддержал честь семьи, — он помолчал, медленно кивнул. — Скажи своему старшему, ага! Каждое слово! И если об этом узнают… если Волки придут из Тандерклепа раньше за таким вот дряхлым стариком, как я…

Губы беззубого рта растянулись в улыбке, которую Эдди нашел очень уж мрачной.

— Я еще могу зарядить арбалет, — продолжил старик, — и чувствую, что твоя коричневая научится бросать тарелку, есть у нее ноги или нет.

Старик всмотрелся в темноту.

— Пусть они приходят, — прошептал он. — На этот раз они заплатят за все. На этот раз они заплатят сполна.

Миа снова попала в замок, но на этот раз все изменилось. На этот она не могла идти медленно, играя со своим голодом, точно зная, что скоро наестся и наестся досыта. На этот раз голод разрывал ее изнутри, казалось какой-то дикий зверь поселился в ее желудке. Теперь-то она понимала, что в своих предыдущих походах в замок испытывала совсем не голод, не настоящий голод, тогда за голод она принимала здоровый аппетит. На этот раз все изменилось.

«Его время подходит, — думала она. — Ему нужно есть больше, чтобы набираться сил. Мне тоже».

Однако, она боялась, более того, была в ужасе, и не потому, что страшно хотелось есть. Ей требовалась не просто еда, ей требовалась особая еда. Малой нуждался в ней для того, чтобы… ну, чтобы…

Окончательно сформироваться.

Да! Да, именно так, окончательно сформироваться! И, само собой, она полагала, что найдет эту еду в обеденном зале, поскольку в обеденном зале было все, тысячи блюд, одно вкуснее другого. Она оглядит стол и, найдя то, что ей нужно, овощи, пряности, рыбу… ее желудок подскажет, что нужно именно это, а не другое… набросится на еду и будет есть, есть, есть…

Миа перешла на быстрый шаг, побежала. Она слышала доносящееся снизу шуршание: штанины терлись друг о друга, она на этот раз была в штатах. Штанах из грубой, плотной хлопчатобумажной ткани, какие носят ковбои. И на смену туфелькам пришли сапоги.

«Короткие сапоги, — прошептал ее разум ее разуму. — Короткие сапоги, пусть будут они тебе удобными».

Но это значения не имело. Ничего не имело, кроме как стремления наесться, нажраться до отвала(о, как же ее замучил голод) и найти именно ту еду, что нужна малому. Найти то, что придаст ему сил и ускорит роды.

Она прошла по широкой лестнице, в устойчивом гудении двигателей, расположенных в глубинах земли. Обычно в этом месте ее окутывали восхитительные запахи отменно приготовленных мяса, дичи, рыбы… но сейчас они отсутствовали напрочь, будто повара забыли про свои обязанности.

«Может, у меня простуда, — подумала она, ее сапоги со стуком переступали по ступеням. — Конечно, в этом все и дело. Я простудилась. Нос забит, вот никаких запахов я и не чувствую…»

Но она чувствовала. В нос так и били запахи пыли и древности этого мест. Долетали до нее и запах влажной земли, и машинного масла, и грибка, методично поедающего гобелены и портьеры, что висели в этих давно покинутых залах.

Эти запахи присутствовали, но не еды.

Она рванула по черному мраморному полу в двойным дверям, не ведая, что за ней снова следят… только на этот раз в замок пришел не стрелок, а мальчишка с широко раскрытыми глазами, всклоченными волосами, в рубашке и шортах из хлопчатобумажной ткани. Миа пересекла холл, где пол выложили квадратами красного и черного мрамора, где высилась статуя из мрамора и стали. Не остановилась, чтобы сделать реверанс, даже не повернула головы. Она бы еще могла потерпеть голод. А вот ее малой — нет. Не мог он терпеть.

Что остановило Миа (да и то на несколько секунд), так это ее отражение, мутное, нечеткое, в хромированной стали статуи. Помимо джинсов на ней была простая белая рубашка («Такие ты называешь футболками», — прошептал ее разум), с какой-то надписью на груди и картинкой.

Картинкой свиньи.

«Неважно, что изображено на твоей рубашке, женщина. Малой — вот что главное. Ты должна накормить малого!»

Она ворвалась в обеденный зал и остановилась, как вкопанная. Огромное помещение погрузилось в сумрак. Лишь несколько электрических факелов горели, большинство погасли. На ее глазах один, что еще горел, в дальнем конце зала, вдруг замигал и потух. Большие белые тарелки со стола исчезли, их заменили другие, синие, с зеленым рисунком, ростками риса, по ободу. Ростки риса образовывали букву Высокого слога Zn, которая означала, Миа это знала, вечное и настоящее а также кам, как в кам-каммале. Но тарелки значения не имели. Орнаменты значения не имели. Имело значение другое: и тарелки и прекрасные хрустальные фужере пусты и покрыты толстым слоем пыли.

Нет, насчет того, что пусты все, она погорячилась. В одном хрустальном фужере лежал большой черный паук, само собой, дохлый, скрестив множество ножек на впалом брюшке.

Она увидела горлышко бутылки, торчащей из серебряного ведерка, и ее желудок конвульсивно дернулся. Миа схватила бутылку, мимоходом отметив, что воды в ведерке нет, не говоря уже о льде. Но, судя по весу бутылки, в ней осталось вино, никак не меньше половины…

Но прежде чем Миа успела поднести горлышко к губам, в нос ударил запах уксуса, такой сильный, что сразу же начали слезиться глаза.

— Твою мать! — выкрикнула она и отшвырнула бутылку. — Твою мать!

Бутылка разбилась о каменный пол. Твари, прячущиеся под столом, испуганно забегали, запищали.

— Бегайте, бегайте! — прорычала она. — А лучше, убирайтесь отсюда. Потому что здесь Миа, ничья дочь, и настроение у нее плохое! Однако, я наемся! Да! Да, наемся!

Говорить она могла, что угодно, но поначалу не увидела на столе ничего такого, что могла бы съесть. Хлеб лежал, она взяла один кусок и поняла, что он обратился в камень. В одном блюде она обнаружила то, что раньше, возможно, было рыбой, а теперь превратилось в что-то желеобразное, кишащее беловато-зелеными червями.

Желудок заурчал, возмущенный видом этой гадости. Хуже того, что-то под желудком ворочалось, брыкалось, требовало еды. Требовало не криком, но щелкая внутри нее какими-то переключателями, задействуя самые первозданные элементы ее нервной системы. В горле у нее пересохло, рот скривился, словно она таки отхлебнула вина, ставшего уксусом, глаза широко раскрылись и чуть вылезли из орбит. Все мысли, чувства, инстинкты сфокусировались на одной простой идее: добыть еду.