Светлана Гольшанская - Нетореными тропами. Часть 2. Пророк [СИ]

Долговязые тощие альбиносы-лапийцы выглядели непривычно бледными по сравнению с южанами. Вели себя очень тихо. Если переговаривались, то только между собой и шёпотом. От пронзительных взглядов почти бесцветных серых глаз по коже бежали мурашки. Близнецы взяли на себя часть уроков Жерарда.

— За всю историю человечества ядов было придумано не меньше, чем лекарств, а способов умерщвления не меньше, чем способов лечения. Это и есть так называемый закон равновесия в действии. Добра не может быть без зла, света без тени, Сумеречников без демонов, — вплетал Кнут в свои лекции строки из Кодекса, но они всё равно звучали сухо и казённо.

— Возвращаемся к ядам, — подхватывал его Кьел. — Большую часть из них можно использовать, как лекарство в малых дозах. Более того, в эламской пустыне Хааб есть кочевое племя, которое принимает по капле сильнейшего известного яда — элапедая с младенчества, чтобы выработать к нему устойчивость и использовать отравленные стрелы для войны с соседними племенами.

Мы скрипели перьями, старательно записывая их слова и скучая по весёлым опытам Жерарда.

В наскоро собранных шатрах, накрытых воловьими шкурами, было плохо: днём — жарко, ночью — холодно. В закопчённых домах Сумеречников останавливаться побаивались, словно там до сих пор бродили призраки, хотя проповедники вещали, что нет ни призраков, ни демонов. Всё зло — от колдунов проклятых.

Так-то оно так, только даже не в колдовстве их дело, а в жадности и гордыне. Как пиявки присосались к простому люду, вытягивали из них все соки, унижая и прикрываясь своей избранностью. Защитники, ха! Да от таких защитников впору самим защищаться.

Теодор Фальке, бывший маршал имперской армии Сальвани, был среди заговорщиков. Советник, хитрый лис, тоже переметнулся на сторону единоверцев, как только запахло жареным. Он долго уговаривал пощадить императорскую семью. Но Император до последнего отказывался вступать в борьбу с Сумеречниками, повторяя, словно одурманенный: «Без них мы погибнем. Без них наш мир поглотит зло». Пришлось его убрать, и Советника вместе с ним. До сих пор казалось, что на клинке проступают пятна их крови.

Теодор не был набожен, не преклонялся ни перед высшими чинами, ни перед фанатиками. Просто неистовая вера стала хорошим скрепляющим материалом — повышающей мораль идеологией для всех бунтовщиков. Вера в прекрасное будущее, будущее без Сумеречников и непомерной дани, которую они взымали за защиту от того, что никто, кроме них, не видел.

Единоверцы победили, нет, не проповедники, которые брезговали кровопролитием и только воспаляли народ беспомощными речами, а воины и политики, стратеги и придворные интриганы. Теодор помнил, как во исполнение ритуала водрузил свой зад на жёсткий каменный трон, у подножия которого истекал кровью ещё живой Император.

Только дворец они не удержали. Всё пожрал огонь — союзник Сумеречников, на котором они жгли своих мёртвых. Город для них тоже был мёртв, а чужие, обычные люди — мелкие сошки.

Огненный вал с чудовищным гулом стелился по земле, приближаясь к столице быстро, как приливная океанская волна. Старики рассказывали, что после могучего землетрясения одна такая накрыла прибрежную деревушку. Огонь же пожрал их цветущую столицу — Констани, город вечного лета, тепла и детского смеха. Трещали в языках пламени усадьбы с благоухающими садами, горели дворцы и парки, центральные улицы с изящными статуями и фонтанами и маленькие тёмные проулки, в которых прятались бродячие коты. Все бежали без оглядки, плохо соображая куда: обычные люди, проповедники, даже бравые воины.

На память об этом огне у Теодора остались большие ожоги на руках. Многим повезло меньше. Но они выжили! Выжили и выгнали колдовскую мразь со своей земли. Ликование длилось долго… пока не заурчали от голода животы, а в глотки не набилось столько гари, что стало невозможно дышать. Это отрезвило всех, кроме фанатиков, которые твердили, как бараны: «Единый придёт, единый спасёт, теперь мы свободны!»

Многие притаились среди беженцев, предпочли забыть, что воевали под другими знамёнами, и двинулись на север к Сумеречникам. Ряды стремительно редели. Новый император Теодор понимал, что Сальвани не удержать. Несколько битв, из воинов только самые преданные остались, да те, у кого от проповедей ум за разум зашёл. Скоро армия Сумеречников огрызнётся так, что никого в живых не останется, а если останется, то позавидует мёртвым.

Зачем?! Чтобы доживать последние дни в этом нищенском лагере?

Таяла свеча, хрупкий лепесток пламени трепетал, отбрасывая тени на разложенную на столе карту. Рядом донесения, отчёты. Сколько человек осталось, сколько из них умеет держать в руках что-нибудь более действенное, чем вилы и лопаты. Только здесь Теодор позволял себе предаваться унынию, чтобы другие, не приведи… Единый, да, теперь только Единый мог спасти их… не видели, что даже он потерял надежду.

Теодор опрокинул в себя кружку вина, вторую, пока не опустел кувшин — недопустимое расточительство. Нужно попросить ещё.

Снаружи доносился встревоженный шум: шаги, голоса, бряцанье оружия. Теодор подскочил и достал меч из ножен. Враг уже здесь?

Отвернулся полог. Потянуло дурманным запахом пустыни, удушливым, плавящим мозги. Взметнулось пламя свечи, тени заплясали как шальные. Стихло всё, наполнилось стрекотом цикад и пиликаньем расстроенной скрипки. Теодор выронил меч, зажал уши и зажмурился. Пот под рубахой. Жарко, словно он снова горит, и пахнет повсюду — кровью. Нет-нет, не поддаваться безумию раньше срока!

— Ваше Величество, к вам вестники с севера, — наваждение пропало, послышался ровный голос помощника Джиджи. — Говорят, у них есть сведения о планах Сумеречников.

Теодор напрягся. Залип в паутине, как муха. Выбраться!

— Почему пропустили? Это наверняка лазутчики!

— Мы не лазутчики, — послышался скрипучий, будто выжженный зноем голос.

Из-за спины Джиджи вышли два странника в заношенных холщовых балахонах. Помощник застыл, словно статуя, которую лишили управляющей ею воли.

— Стража! — закричал Теодор, отшатнувшись. Так же бессильно кричал Император. Никто не откликнулся, не издал даже звука. Теодор оттянул ставший тесным ворот рубахи и уставился в глаза крадущейся смерти. Палачей!

Странники скинули капюшоны, открыв обожжённые, обветренные до костей, измождённые лица. Только глаза — один голубой, другой зелёный — горели колдовским огнём.

— Не бойся, убийца Фальке, мы на твоей стороне, — заговорил старший из них.

— В-вы С-сумеречники, — с трудом выдохнул он, борясь с дрожью.

Никогда не боялся ни колдовства, ни расправ над бунтовщиками, ни тем более россказней. Теперь же впервые стало страшно, будто все кошмары воплотились в жизнь, прозрели глаза к тому, чего обычным людям видеть не стоило. Не поймёшь ты, не признаёшь, пока оно не взойдёт на порог твоего дома. После встречи с ним не выживешь, чтобы кому-то рассказать. Истину.