Светлана Гольшанская - Нетореными тропами. Часть 1 [СИ]

— Нет, я хочу! Хочу! — Микаш расталкивал толпу локтями, прокладывая путь туда, где чувствовал её. Быстрее. Время уходит. Не успеет — не увидит, не узнает. А так хочется знать!

Она стояла одна, вдалеке от волнующейся толпы. В пышном платье с золотыми цветами, серебристые волосы собраны в высокую причёску, открывающую тонкую шею.

— Вы опоздали, — от строгого голоса по спине прошла дрожь. — Если я для вас недостаточно красива, умна и умела, так сразу и скажите. Не томите, чтобы я на вас не рассчитывала!

Тонкие ручки теребили кружевной платок. Стройные плечики вздрогнули от сдерживаемых всхлипов. Микаш развернул её к себе лицом. Грустные голубые глаза опаляли осенним холодом.

— Принцесска, — выдохнул он и прижал её к себе. — Прости, я был слаб, я не смог быстрее. Я не достоин.

Она засмеялась. Её смех пугал больше, чем слёзы. Она отстранилась. В глазах горели льдистые искорки-хитринки:

— Угадай, чего я хочу.

Микаш затравленно обернулся. Играла музыка. По пустынному залу кружились призрачные пары.

— Танцевать?

Улыбка стала шире. Она схватила его за руку и потянула в центр зала. Как же он хотел этого когда-то, незримо, в мечтах, и как страшно было в реальности.

Он ведь не умеет. Все поймут, что он самозванец, но она не слушала, толкала вперёд и завлекала в чуждую ему пляску. Так близко, что сладкий запах ирисов ощущается кожей, жаром катится по жилам. Руки на его плечах в замке, что не разбить. Ноги смыкаются вокруг его бёдер. Губы повсюду на его лице, томными касаниями. Грудь к груди. Колотятся, бьются сердца в унисон.

— Что ты творишь?! — завопил Микаш, когда открыл глаза.

Он лежал на земле посреди лысой степи, укутанной предрассветным туманом. Лайсве уселась на него сверху и нависла над самым лицом.

— Уговариваю тебя остаться. Без тебя я не дойду, разве не ясно? — она поёрзала бёдрами, задевая его не там, где следовало. Микаш поморщился. — Тебе ведь хочется, я же вижу. Так зачем сопротивляешься? Такого шанса больше не будет. Мне нужно твоё тепло.

Она принялась стягивать с себя рубашку через голову.

Не спалось. Я ворочалась, мёрзла, гнала дурные мысли. Бессонница, моя давняя подруга, вернулась и собиралась остаться надолго. Я решила размять мышцы, поднялась и побрела прочь от лагеря. Ветер бил в лицо, лились слёзы, болели уши. Я вжимала голову плечи. Только бы не дождь. Даже на юге близящаяся зима — не самое приятное время года.

Хотелось прижаться к кому-то тёплому, но как ему сказать, что он мне нужен? Он дичится, близко не подпускает. Нет, надо научиться обходиться одной: вечная прилипала никому не нужна.

Нагулявшись, я пошла обратно. Ледяным потом накатила жуть. В клубах белёсого тумана обрисовалась чёрная фигура.

— Микаш! — закричала я что было сил.

Тень обернулась. Туман рассеялся, и я увидела своё лицо, как в зеркале. По воздуху кругами пошла рябь. Лицо растворилось в белой дымке.

— Микаш!

— Хватит орать, я не глухой!

Он поднялся с земли в том месте, где была тень.

— Доплер. Я его видела. Здесь.

Он тёр лицо кулаками: то ли до конца не проснулся, то ли удар головой не был таким уж пустячным.

— Можно, я скажу плохое слово?

— Валяй.

— Сцыкуха.

— Ты как всегда очень мил.

— Чай не принц на танцульках.

Как я могла это упустить? Обмен колкостями надоел. Я от него таких словечек поднабралась! Нянюшка бы заставила час полоскать рот.

— Перестань пугаться каждого куста. Ну туман, ну сгоревшая деревенька — бывает. Нет никакого доплера, у тебя как всегда воображение разыгралось.

Порой я тревожилась зря, когда снилось что-то дурное или обстановка навевала, но так явно, как сейчас — никогда. Жутко это — себя со стороны видеть. Понимать, какой ты пакостный на самом деле.

«Да что в тебе пакостного? Не доложила жратвы в миску очередной бродячей собаки?»

Как же достало, что он лезет в мысли без спроса!

«А ты думай потише и не мели чушь. Голова болит!»

Угу, я ещё и виновата.

«А то!»

Мысленно показала ему язык.

Мы перекусили и поехали дальше. Туман то сгущался, то рассеивался. Повсюду была безрадостная степь. Я вертелась в седле, пытаясь устроиться поудобней и вздремнуть, а вот Беркут под Микашем дремал прямо на ходу. Плёлся еле-еле, шаркая ногами по мокрой пожухлой траве, и снова спотыкался.

— Иди же, коняка безголовая, не позорь имя боевого коня! — забранился Микаш, хлестнув жеребца по ушам. Беркут подобрался и оскалился. — Эх, был бы у меня прут, так отстегал бы, что и не думал бы придуриваться!

Я прыснула в кулак. Встретившись со мной взглядом, Микаш понурился и ссутулил плечи. Опять врёт, чтобы казаться сильнее и мужественней. На самом деле он с Беркута пылинки сдувал. Вчера, стоило мне уйти, кинулся ноги коню проверять, а свою рану на лбу даже не заметил. Так зачем?

После обеда стало накрапывать. Взбодрило. Я укуталась в плащ. С капюшона на нос падали крупные капли. Я подогнала Лютика и зашагала в ногу с Беркутом.

— Переправа скоро?

— Какая тебе разница? Что на этой стороне, что на той — всё одно погано.

— Там до Сальванийского тракта недалеко. Может, обоз встретим. Они нас к себе возьмут.

— Угу, только если беженцев, но у них самих есть нечего. Не понимаю, зачем тебе понадобилось на юг. Там же война, фанатики, всё полыхает. Головы сложим, даже до Балез Рухез не добравшись, не то что до Нифельхейма.

В южных провинциях Норикии дороги запрудили беженцы из соседней Сальвани. Ободранные, оголодавшие и злющие, они проклинали единоверческую саранчу. Мы к ним не совались: слишком отчаянно они выглядели на обветшалых телегах, набитых нищенским скарбом.

На юг никто не ехал. Только косились подозрительно, спрашивали: «Куда?» Мы отвечали: «В Эскендерию, к книжникам». Люди крутили у виска: «Город переполнен, вас не пустят. Поворачивайте обратно». Микаш вопросительно оборачивался на меня, а я упрямо направляла лошадь вперёд. Хорошо, что он не знал, куда именно я еду.

— Может, мне вовсе не надо ни в Нифельхейм, ни даже в Балез Рухез. Хочу узнать, отчего они воюют. Если понять причины, можно остановить, хотя бы попытаться.

— Вначале ты жаждала пробудить Безликого, а теперь желаешь остановить войну? Не слишком ли для сопливой принцесски? Мания величия, м?

— Я хотя бы что-то придумываю, а не ворую чужие цели.

— Я хотя бы не живу в воображаемом мире, где я самый важный человек в Мидгарде.

— Пффф!

— Пффф!

Показалась переправа — покосившийся деревянный мостик на ту сторону. За этот год по нему прошло столько людей с лошадьми, сколько за всё время не хаживало. Мы спешились, Микаш отдал мне поводья Беркута и перевёл Лютика. Мостик жутко скрипел под их ногами, копыта скользили на мокрых досках, но потихоньку они скрылись в тумане на другом берегу. Микаш вернулся, взял под уздцы Беркута, а меня подтолкнул к мосту. Идти по нему было не страшнее, чем перебираться через ущелье на Мельдау: невысоко и мелко, но мокнуть неохота. Хотя я и так вся мокрая от дождя. Перешла, поймала Лютика и вернулась к краю берега.