Александр Ульянов - Годы гроз (СИ)

— Со всем уважением, мой король, это поле приносит немало пшеницы как владельцу, так и короне, — сказал один из рыцарей. — А мой род всегда был верен Кроунгарду. Мой прапрадед покоится в Тайном зале, и…

— Не стоит хвастать достижениями предков, если сам ничего не добился, — перебил его соперник. — А в Годы гроз никто не богат пшеницей. Я ращу на тех угодьях лишь сургу.

— Довольно! — отрезал Эсмунд. — Король принял решение.

Камергер ударил посохом о пол, ставя сегодняшнюю точку в споре. Рыцари поклонились и отправились восвояси.

Поток просителей не иссякал, и Эсмунд сам прервал его после полудня. К трону допустили того, кто ждал приема уже не меньше двух недель. Человек в лиловом дублете с длинной светлой косой, спадающей на плечо, преклонил одно колено.

Так положено. Простолюдины встают на оба колена, знатные — только на одно. Эсмунд дал знак, и Герда, капитан Королевских Щитов, вышла вперед и силой заставила человека встать на оба колена.

— Я могу отбыть, вашье величество? — покорно спросил кальдийский посол. Внешне он ни капли не оскорбился.

— Думаешь, ты такая же важная персона, как Великий Наместник, чтобы задерживать тебя?

Чужестранец молчал. Придворные тоже молчали, глядя то на него, то на короля.

— Ньет, вашье величество, — наконец ответил посол.

Эсмунд поморщился. Жующий кальдийский акцент всегда раздражал его.

— Можешь отбыть, и захвати с собой пару соотечественников. Мне надоело слушать кальдийскую речь при своем дворе и нюхать ваши тошнотворные духи!

Посол благоразумно кивнул. Герда все еще стояла над ним, и ее не по-женски каменное лицо сейчас выглядело еще суровее, чем обычно.

— Что перьедать моему королю?

— Илларио отправил мне письмо и посылку. Я не буду ничего писать, передай на словах: Великий. Наместник. Останется. В Америи.

— Позвольте сказать, ваше величество.

Кардинал Джерио эль Лекко возник прямо перед троном словно из ниоткуда. На его мелком лице расцвела лошадиная улыбка.

— Нет! Довольно шептаться. Герда!

Капитан Щитов молниеносным движением сорвала с пояса топор и занесла его в воздух. Посол вздрогнул и сжался, по залу пронесся вздох ужаса, когда топор опустился… и упал на пол.

— А вот и посылка, — сказал Эсмунд, глядя, как медленно обретает цвет лицо посла. — Передай ее своему королю.

— В-вашье величество, — акцент стал еще сильнее, так что Эсмунд едва разбирал, что лопочет кальдиец. — Это же значить война…

— Именно. Забирай и иди прочь.

Бормоча что-то еще, посол поднял топор и поднялся сам, прижимая оружие к груди. Этикет безупречен — поклон, десять шагов спиной вперед, еще поклон, и только потом он повернулся к королю спиной.

Еще до того, как кальдиец покинул зал, Эсмунд поднялся, проклиная про себя боль в пояснице. Выпрямился, насколько мог и объявил:

— Позовите писцов и хранителя печати! Вы все — напишите своим родственникам в замки! Король созывает знамена! Если есть на то воля Господа — пусть будет война!

Пажи побежали исполнять поручение. В зале поднялось волнение, кто-то сразу поспешил удалиться. Несколько рыцарей приветствовали решение государя. Растерянный кардинал Лекко поклонился королю и исчез в толпе придворных.

Мерзкий человек. Архиепископ Симон убежден в его верности, но как может быть верен урожденный кальдиец, пять лет проведший в Первом Граде?

— Можно сказать? — спросила Герда, вернувшись к трону.

— Говори, — сказал Эсмунд, садясь.

— Война будет страшной. Объединенный Кальдириум — не те разрозненные государства, что мы угнетали веками.

Эсмунд никогда не сомневался в своих решениях, и Герда лишь на миг заставила его задуматься.

— По воле Господа и воле королей война все равно случится. Не я начну ее, так Илларио, — Эсмунд стал разминать ноющую кисть. — Так лучше это сделаю я, правда, Герда?

Она кивнула, но согласия на ее угловатом лице не было и в помине.

— Правда, — сказал Эсмунд. — Все решено. Пусть будет так.

Пусть будет война.

Америя, г. Низарет

Ночью в дверь Молларда постучали. Он сразу проснулся и взглянул в окно. Еще темно. Кому понадобилось будить его до рассветной молитвы?

— Войдите.

В комнату с трудом протиснулся Симон со свечой, уже одетый к путешествию. Дэн собирался встать, но архиепископ махнул рукой и присел на кровать. Кровать прогнулась, отчаянно скрипнув.

— Я уже отплываю, — сказал архиепископ. — Люблю завтракать на воде. Для этого у меня даже есть небольшая барка.

Дэнтон кивнул.

— У меня есть для вас тайное поручение, инквизитор Моллард.

— Я слушаю, ваше святейшество.

— Вчера, пока мы были на соборе, в Низарет прибыла одна важная особа. Я прошу вас сопроводить ее до Дримгарда.

— Дримгард на востоке, — напомнил Дэнтон. — Еретики — на севере.

— Я и без вас знаю, где что находится в нашей стране! — раздраженно пробубнил Симон.

— Тогда вы понимаете, почему я отказываюсь от поручения.

— Вы не можете, — протер опухшие глаза архиепископ.

— Могу. Мне следовало разобраться с Возрождением уже давно.

— Вы не можете! — возвысил голос Симон. — Это приказ короля.

Дэнтон поднял бровь.

— Полтысячи солдат инквизиции должны в преддверии осени идти на край Востока, чтобы сопроводить одного человека? Вы уверены, что его величество не рехнулся?

— Перестаньте, Моллард, перестаньте, — покачал головой архиепископ. — Не будьте таким же упрямым, как Хейс.

— Феникс дурно влияет на меня. Так кого нужно проводить?

— Того, от чьей жизни, возможно, зависит дальнейшая судьба Америи. Никто не должен знать, кроме вас и ваших рыцарей…

* * *

После рассветной молитвы инквизиторы прощались на площади перед храмом. Они виделись в последний раз, хоть пока и не знали этого.

Ройс по-братски обнялся со всеми. Моллард неохотно похлопал его по спине. От Ангиля пахло лошадьми и травой. Запах Ривергарда.

Равель не полез обниматься, только до хруста пожал всем руки. Он пригласил Молларда встретиться на зимовке в Шен-Тион, замке инквизиции на севере Вилонии.

— Уверен, вы быстро расквитаетесь с еретиками, — сказал он и поспешил за Ройсом на конюшню.

Феникс не стал ни обниматься, ни жать руку. Они с Моллардом кивнули друг другу и разошлись. Люди Хейса ждали возле площади — две сотни солдат и три рыцаря. Барта Кирби Дэн уже успел запомнить — что ж, этого парень и добивался. Еще одного, худого и безволосого, он видел в первый раз. Губы рыцаря были закрашены углем — символ обета молчания.

А вот третий был знаком Дэнтону очень хорошо. Дикого вида мужчина с густой черной бородой и копной растрепанных волос, он был известен как рыцарь по прозвищу Зверь, самый жестокий человек в Железной инквизиции. Увидев Молларда, он широко улыбнулся и послал ему воздушный поцелуй.