Д Макхейл - Бобби Пендрагон. Связной между мирами

Марк сорвал с себя кольцо и бросил его на пол. Камень продолжал излучать свет, который, отражаясь от стен и потолка, озарял неказистую школьную уборную великолепным сиянием. По стенам и потолку плясали словно ожившие звезды.

И тут Марк замер от страха, потому что кольцо вместе с окружавшим его ореолом света прямо на глазах начало расширяться, и через несколько минут в том месте, где переливались лучи света, зияла большая черная дыра. Кольцо отворило темный портал. Но куда? Откуда-то из глубины едва слышно доносилась музыка. Это не было стройной мелодией, звуки доносились хаотично и отрывисто, все громче и громче.

Марк отошел подальше от странного кольца, охваченный страхом и любопытством, не зная, что делать: то ли развернуться и бежать отсюда, то ли остаться и досмотреть, что будет дальше. Музыкальные переливы набирали силу и уже звучали так громко, что, казалось, барабанные перепонки Марка вот-вот лопнут. Что бы это ни было, он не желал больше в этом участвовать и рванул к выходу. Марк собирался открыть дверь, но тут звук резко оборвался, будто кто-то выключил электричество там, откуда они доносились. Тишину нарушал только бешеный стук сердца Марка. Сияние тоже погасло. Марк обернулся и увидел, что кольцо лежит там, где он его оставил, на полу, посередине комнаты. Оно снова стало таким же маленьким, как раньше, и великолепный искрящийся самоцвет вновь превратился в невзрачный серый камешек.

Но рядом с кольцом лежал желтый пергамент, туго свернутый и перетянутый тонким кожаным шнурком. Видимо, все это шоу с кольцом происходило единственно для того, чтобы доставить его сюда.

Марк на цыпочках подошел к свитку, тронул его вспотевшей ладонью и потянул за шнурок. Бумага с мягким шелестом развернулась — это были четыре убористо исписанных листка. Марк прочитал первую строчку, и у него потемнело в глазах. Он не мог дышать. Он не мог думать. Этот странный пергамент был письмом, адресованным ему, Марку. И начиналось оно так: «Я надеюсь, ты читаешь эти строки, Марк».

Не очень-то удобно разговаривать, сидя на рычащем, пусть и негромко, мотоцикле, да еще и в защитном шлеме на голове. Так что мы с дядей Прессом молчали, и я попробовал определить, куда мы едем.

Я жил в тихом, мирном пригороде Нью-Йорка. В самом Нью-Йорке я несколько раз бывал с родителями по праздникам, например, на параде в День Благодарения. А как-то раз мы с тобой, Марк, ездили туда на электричке, чтобы посмотреть новый фильм про Джеймса Бонда. Помнишь? Если не считать этих случаев, то города я не знал.

Район, в который мы направлялись, по всем меркам можно было назвать плохим. Не нужно быть большим знатоком Нью-Йорка, чтобы понять это. Такого Нью-Йорка я еще не видел, разве что по телеку, когда передавали сообщение об очередном преступлении. Мы пересекли Бронкс и оказались среди трущоб. Все здесь выглядело пустынным и заброшенным, но меня не отпускало леденящее кровь чувство, что из темных окон за нами напряженно следят сотни глаз. Вокруг было темно, как в душе у дьявола.

Был ли я испуган? Если откровенно, меня подташнивало от страха, и я так крепко ухватился за дядю Пресса, что, казалось, его ребра вот-вот треснут. Да, мне было страшно.

Дядя Пресс подъехал ко входу в метро и заглушил двигатель. Мы оказались в мертвой тишине. Здесь было действительно так тихо, как в покинутом жителями городе, в городе-призраке.

— Ну вот, — сказал дядя Пресс и спрыгнул с мотоцикла.

Я тоже слез и с облегчением стянул с себя шлем. Дядя направился ко входу в подземку.

— Стоп, мы что, оставим мотоцикл здесь? — воскликнул я. Не надо быть экспертом по криминалистике, чтобы предсказать, что случится, если оставить такую красивую машину в этом районе. Дядя даже ключи из замка зажигания не вынул. Да мотоцикл уведут раньше, чем мы глазом моргнем!

— Он нам больше не понадобится, — пробормотал дядя Пресс и начал спускаться по ступеням.

— А почему мы едем на метро? — спросил я. — Почему бы нам и дальше не ехать на мотоцикле?

— Потому что мы не можем взять мотоцикл туда, куда направляемся, — ответил он сухо.

Он сделал еще пару шагов. Я не двигался. Мне нужны были ответы на мои вопросы, и я хотел, чтобы дядя Пресс понял, что, пока я не узнаю некоторых вещей, с места не сдвинусь. Он остановился и посмотрел на меня.

— Ну что? — спросил он устало.

— Я только что пропустил самую важную игру в своей жизни, завтра моя команда четвертует меня, а ты хочешь, чтобы я беспрекословно последовал за тобой в метро в этом Богом забытом районе? Думаю, мне стоит узнать, что происходит!

Все это зашло очень далеко, и если дядя Пресс сейчас же не объяснит мне все, я ухожу. Уж не знаю, куда бы я ушел, если бы дядя Пресс оставил меня тут одного. Хотя этого можно было не опасаться. В конце концов, он же мой дядя!

Лицо его смягчилось. На мгновение он снова стал похож на того, которого я знал всю жизнь.

— Ты прав, Бобби. Я слишком много взвалил на тебя. Но дело в том, что если я сейчас начну все объяснять, то мы можем опоздать.

— Куда опоздать?

— Понимаешь, Бобби, кое-какие люди попали в беду и рассчитывают на мою помощь. А мне нужна твоя помощь.

Я был и разочарован, и польщен одновременно.

— Да? И что это за неприятности?

— Слишком долго объяснять, Бобби. Проще показать.

Я не знал, что и делать. Даже если бы я решил убежать, то не смог бы выбраться сам из этого района. А передо мной стоял мой дядя, смотрел мне в глаза и просил у меня помощи. Что я мог сказать? И тут я решил признаться.

— Мне страшно!

— Я знаю. Но ты, пожалуйста, поверь, что с тобой ничего плохого не случится, пока это в моих силах.

Он сказал это так искренне, что я даже успокоился, правда, всего на пару секунд.

— А когда это будет не в твоих силах, то что? — спросил я.

Дядя Пресс улыбнулся и сказал:

— В ближайшее время нам это не грозит. Так ты со мной?

Говорят, что за секунду до смерти у людей перед глазами проходит вся жизнь. Удивительно, но со мной этого не случилось. Я не думал ни о семье, ни о матче, ни о Кортни Четвинд. Перед моим мысленным взором возник лишь один образ — мы с дядей Прессом, друзья, родные люди. Здесь и теперь. Я решил, что это хорошее знамение. Так что я собрал в кулак все свое мужество и сказал:

— Хо-хо, ну, давай, вперед!

Дядя Пресс рассмеялся и помчался вниз по лестнице. Глядя, как он растворяется в темноте, я постарался убедить себя в том, что если я иду туда вслед за ним, это еще не значит, что я полный кретин. Добежав до конца лестницы, я увидел, что он стоит перед большим проходом, заколоченным досками. Станция была закрыта, и, судя по виду этой загородки, уже довольно давно.