Филипп Крамер - Мир Чаши. Дочь алхимика

А если нет, то он окажется в их телах.

Она слишком устала играть в чужие игры.

— Что ты устроил в моем мире?! — бушевала Исцеляющая.

— Это не я, это Четвертый Дом! — не то оправдывался, не то огрызался Подземный бог. — А эта вещь должна принадлежать мне!

— Раньше у тебя не было таких дурацких идей!

— Да, они были у тебя!

— Как сюда вообще затащило этих подземных отщепенцев?

— Это ее папаша виноват, он заключил сделку с Четвертым Домом. На людей нельзя положиться, я же говорил, не пускайте сюда никого! Как это все вообще получилось?

— Ты меня спрашиваешь?! — рассвирепела Дана, окончательно потеряв всякое сходство с Лилией де Крисси. — Он у ваших, позови и спроси!

— И позову!

Ирокар вскинул руки и воззвал, выкрикнув фразу на неизвестном древнем языке, отрывистом и резком; Кор Мара вздрогнул от этих звуков, с самых казематов до башенных шпилей, лишенных знамен:

— Себастьян Штерн, проклятое дитя Орбо, призываю тебя явиться сюда!

Все присутствующие, и без того пораженные, окончательно остолбенели. Подземники, не боящиеся солнца; Боги, устроившие базарный перелай в замке-тюрьме; имя Первого алхимика в одной строке с именем древнего рода заклинателей… слишком много потрясений для земного существа. И только Жозефина продолжала наслаждаться спектаклем, равно защищенная сознанием собственной силы и смелостью отчаяния.

Слова прозвучали, Сила отхлынула в стороны, но ничего больше не произошло. Ирокар, раздраженный и недоумевающий, повернулся к Дане:

— Мне не хватает Силы! Ты можешь это представить? — и посмотрел на Жозефину. — Девочка, позови своего отца, этот мир окончательно сошел с ума.

— Не из-за вас ли? — с вызовом спросила она, отстраняясь от бока Виктора, чтобы твердо встать на обе ноги.

— Магия Младших не действует в присутствии Старших… — прошелестел Повелитель Стихий — потому что никем иным этот старик в робе морского мага быть не мог, — озвучив уже понятое Жозефиной; Ирокар же не удостоил ее ответом, а лишь шагнул назад, приглашающе поведя ладонью.

Она встала посредине между богами и своими людьми. Вторых она боялась задеть, а к первым брезговала подходить близко.

— Реннан Орбо, отец мой, явись к своей дочери! — звонко прозвучали под сводчатым потолком ее слова, и на полу вспыхнули змеящиеся огненные линии, вычерчивая полиграмму — как тогда, когда она звала к себе Чирика. Замкнулся ограждающий круг, и в середине пылающей фигуры появился высокий ладный мужчина, светловолосый, смелый, тот самый, кого она смутно помнила с детских лет. Он был одет в цвета Орбо — мрачный багрянец заклинателей с белым, наследием Севера.

Полиграмма погасла, и Жозефина увидела синие, как потерянное его родом небо, глаза отца.

— Папа, нам надо о многом поговорить.

Ее слова звучали в тишине. От стройной фигуры исходила такая мощь, что никто не смел прервать последнего Орбо.

— Не бойся, ты все сделала правильно. Я горжусь тобой.

Оказывается, она все еще помнила его голос…

Она смотрела на отца и не понимала, хочет ли она обнять его, как обнимала, когда действительно была лишь маленькой девочкой, не знавшей еще никакого зла, или не сходя с места обвинить его во всей своей боли и людских смертях. Она могла бы спросить его о многом, но действительно важно было немногое. Она смотрела ему в глаза, силясь понять, кто же с ней говорит.

Ибо в этом теле сейчас обитали сразу две личности.

— Маму-то за что? — тихо спросила она, глядя на него снизу вверх. Кто бы ни делил это тело, отец был там, и он должен был ответить.

— Мне жаль, что так вышло. — Девушке показалось, что в синих глазах действительно мелькнуло сожаление.

— Отвечай.

— У каждой игры своя цена, и за каждое действие приходится платить.

От тайн, недомолвок и туманных фраз она устала не меньше, чем от чужих правил и непомерной цены за то, что этой цены не стоило.

— У вас это семейное? — поинтересовалось Жозефина. Она стояла в одном зале с тремя богами, одной из которых молилась всю свою жизнь, и собственным отцом, десять лет спустя вызванным из небытия ее словом, и не чувствовала ни священного ужаса, ни священного же благоговения, ни радости встречи, ни дочерней любви, ни даже боли — одно опустошение. И только долг держаться, несмотря ни на что, стоять живым знаменем у последнего рубежа, да еще теплое прикосновение Виктора удерживали ее на ногах.

Реннан Орбо вздохнул, и до того ровный голос обрел интонации:

— Не все последствия наших поступков мы можем предугадать. Я вправду хотел все исправить.

По крайней мере, он действительно сожалел о содеянном.

— И что тебе помешало?

— Некоторые вещи нельзя повернуть вспять. Будь осторожна, заключая сделку с Корнями, особенно ради мести.

…Но этого было слишком мало. Дана сказала, что матушка находится в Ветвях — а значит, ее окончательно погубил отец, к которому ее перенесли Огненные Врата. Отец, которого она помнила и любила, Первый алхимик и последний Орбо, которому не повезло ни свершить свою месть, ни даже погибнуть вместе со своим родом на своей земле.

— Жизнь научила меня не делать непоправимых вещей, папа. По крайней мере, для тех, кого я люблю.

— Некоторым вещам суждено случиться. — Он провел рукой по ее каштановым кудрям, взъерошивая их таким знакомым движением изящной кисти, и едва-едва улыбнулся памятной Жозефине улыбкой. Она упала каплей тепла в ее онемевшую душу, а потом окрасилась горечью.

Время истекало.

Снова.

Как всегда.

Если бы у Жозефины оставались силы, она бы заплакала — от несправедливости, от усталости, от отчаяния.

Но сил не было.

— Что делать с твоим механизмом?

— Ты что-нибудь придумаешь.

Он вдруг порывистым движением оказался совсем рядом и, наклонившись, поцеловал ее в лоб горячими губами, овеяв настоящим, живым теплом своего тела.

— А теперь иди отсюда.

— А ты?! — Она стояла перед отцом, напружинившись, все еще не решаясь нарушить разделяющие их время и миры, готовая вцепиться в него, только чтобы не отпустить опять неизвестно куда.

— Мне нужно кое-что закончить, — ответил он очень спокойно, и Жозефина поняла, что нет силы, которая сумеет его от этого удержать.

— Ты вернешься? — Она почти слышала, как шуршат, скатываясь к узкой стеклянной горловине, последние песчинки отпущенного им времени.

Он улыбнулся ей. В синих глазах закручивалась гроза.

— Надеюсь, нет. Но ты всегда можешь меня навещать.

Отец обнял ее, а потом скользнул прочь — порывисто и легко, одним изящным росчерком, словно птица, сходящая с ладони в небо. Жозефина сначала ощутила странную пустоту на теле, и только потом увидела в отцовской руке черные ножны. Реннан взялся за рукоять и вытянул на свет уже не мизерикордию, но меч — ограненную нестерпимым бритвенным блеском полосу первозданной черноты…