Сергей Беляков - Мю Цефея. Цена эксперимента

Влад ступил ногой на зыбкую кочку.

— Господарь!

Влад обернулся.

Держа в поводу его вороного, Казан вскинул руку, словно в последний раз предупреждая, пугая, вымаливая.

— Ох, не ходить бы вам лучше… Трясина не смотрит, кто грешный, кто праведный. Сожрет — и костьми не подавится! — Боярин потерянно смолк.

Влад посмотрел вперед, туда, где зыбкие, мельтешащие, словно летняя мошкара, меж сосен роились зеленовато-болотные огоньки. Манили, то подпуская поближе, то — враз отдаляясь. Влад стиснул меч.

— Там отец. Он хочет увидеть меня. Он зовет. Я пойду к нему, Казан… — Влад замолк, озирая тьмой набухшие ели, росшие, казалось, из-под самой болотной воды. — И вернусь, если будет на то воля божья. Жди меня здесь.

Нога его обрела опору в новой, шатко качнувшейся кочке. Болотные огоньки приближались, кружась, плясали хору над Владовой головой. Ели стояли сторожко, нагнув к воде черные, рогатые ветви. Врата их открыли Владу залитую призрачным светом поляну. Раздвинув еловые лапы, Влад вошел на нее…

И замер в оцепенении, не в силах больше сделать ни единого шага.

Поляна была не пуста. Окруженный водою и светом, посреди нее покоился гроб, прозрачный, как лед, колеблемый топкой, зыбучей трясиной. В гробу, на бархатном, алом, узорами изукрашенном постаменте, спал рыцарь, сложив на груди руки крестом. Бледное, лицо его было светло и спокойно. И золотом стыла на поясе пряжка — забытой драконьей чешуинкой.

— Отец! — Влад возвысил голос, словно уснувший мог услышать его. — Отец, я пришел!

Болотные огоньки взвились, закружились, птицами разлетелись над елями. Из тусклого сияния их перед Владом соткалась фигура — девы в бархатно-красном плаще и одеждах цвета болотной темнеющей ряски.

— Рада видеть тебя, драконыш! — шевельнулись в улыбке тонкие губы, и Влад отчего-то подумал, что она — ослепительно, безумно красива, что за красоту эту ломалось копье на турнирах и менестрели слагали баллады. Что за улыбку ее не жалко пожертвовать жизнью. Уснуть навеки в ряской заросшем гробу…

Влад встряхнул головой, изгоняя из мыслей наваждение.

— Зачем пожаловал в мое царство снов и теней, наивный, глупый драконыш? — Взмахнув рукавами, дева обняла плащом своим зыбко качнувшийся гроб, словно крыльями оплела. — Зачем господарю Валахии, — она усмехнулась, — вылва болотная, в болотах своих укрывающаяся? Будь осторожней, драконыш, — болотные огоньки манки и прилипчивы, закружат, заворожат, голову потеряешь!

— Твои болота мне ни к чему, — с трудом вымолвил Влад. — Пришел я сюда за отцом своим, чтобы дать ему, мертвому, христианское погребение…

Дева расхохоталась смехом звонким, словно тысяча колокольчиков.

— Глупый, глупый драконыш! Кто сказал тебе, что он умер? Он спит и видит прекрасные сны. А я — сон его охраняю и никому не позволю его пробудить, потревожить могилу его!

Она оскалилась, зарычав. Ослепительно-бледное лицо ее сделалось вмиг похожим на морду драконову. Вихрь поднялся над елями, злой, неистово-быстрый. Темной, яростной пеленой встали воды болотные, вымывая из памяти морок слепящих огней, а потом — Влад очнулся на стылой земле, и тонко ржал жеребец над головою его, и чьи-то руки приподняли Влада.

— Гиблое место здесь, господарь… — Влад открыл глаза, столкнувшись с испуганным взглядом Казана. — Нечисть так и лютует, и сладу с ней нет честному христианину! — Он перекрестился на черным воткнутые в небо еловые ветви. — Счастье вам, что живым вы оттуда вернулись, не сгинули в топях, нежити на забаву… А отец ваш, упокой господи душу его… — Казан замолчал.

— Он спит, и сон его долог, — хрипло вымолвил Влад. — Умереть — все равно что уснуть… и я верю, что в снах этих не коснется его больше земное лукавство… Он лгал — но был честен всю жизнь пред душою своей и в поступках своих не стремился ко злу. И за это — даровал ему бог если не жизнь вечную, то хотя бы — вечные сны. — Влад разжал ладонь, липкую от ряски болотной.

Золотой чешуинкой драконовой в пальцах стыла изящная тонкая пряжка.

Мрак и пустота. Ничего более. Никогда. Сюда в своем безумном и бесконечном беге не залетали даже астероиды, каменные осколки, молчаливые свидетели чудовищных катастроф. Их ловили в сети своей гравитации ближайшие звезды.

И вдруг пустота вздрогнула и вспучилась, рождая из себя что-то.

Из ничего возникла звезда. Была она оранжевым карликом, старым и уставшим. Не особо-то ей повезло со спектральным классом и размерами — будь она чуть поменьше, ей не пришлось бы появляться здесь, прорываясь из пустоты, как головка ребенка прорывается сквозь родовые пути.

И двигалась она гораздо быстрее, чем двигается выбирающийся на свет ребенок, и гораздо быстрее, чем должна двигаться звезда. Ее масса была достаточна, чтобы гравитационные волны разошлись, искривляя пространство. Захлестнутые этой волной, задрожали на своих невидимых нитях соседние светила, недовольные таким соседством.

Здесь ничего не должно было быть. Никогда.

Звезда понеслась сквозь пустоту. За ней, как послед, выдернулась из бесконечного ничто горсть планет. Их было пять — кипящий газовый великан, маленький мертвый выжженный каменный шарик, покрытый пустынями и практически лишенный атмосферы третий брат. За ними следовали две сестры. Одна, побольше и поближе к своей матери-звезде, по всем астрономическим правилам должна была обладать плотной атмосферой и большим количеством воды. Но она была выжжена и оплавлена.

Правда, только с одной стороны. С другой, если бы кому-то пришло в голову оглядеть уцелевший континент, он увидел бы циклопические сооружения, для появления которых несомненно требовались манипуляторы гуманоида.

У пятой была и атмосфера, и гидросфера. Океаны омывали острова и скалистые континенты, на которых трепетали ветви призрачных лесов. С каждым мигом путешествия звезды по пространству леса становились все более плотными, все более осязаемыми, все более материальными. Если присмотреться внимательнее, то и здесь пытливый наблюдатель обнаружил бы сооружения, однозначно свидетельствующие о том, что и этих океанах когда-то зародился разум, выполз на сушу и миллионы лет спустя установил нечто в приполярной пустыне северного полушария. Менее огромное, чем на планете-соседке.

Но более эффективное.

Зловещие огромные дуги уходили глубоко внутрь планеты и вздымались к пределам атмосферы. А в далеком и теплом экваториальном лесу проступил в реальности храм. Когда-то скульптор вырезал его прямо в скале. На стенах храма плясали, сидели, склонялись над микроскопами, занимались любовью в причудливых позах, ели и читали книги искусно изображенные слоны.