Сергей Беляков - Мю Цефея. Цена эксперимента

Тело драконово содрогнулось, точно полная мертвецами земля Тырговиште излила свой яд, прикоснулась к драконову брюху леденящим касанием. Изогнувши мучительно пасть, дракон захрипел, обернув свою голову к Владу, и густая, черная кровь хлынула из-под драконьего языка. Взмахнув бестолково крылами, он падал… и падал… и падал, сквозь искрящийся яростный снег, через саванно-белые, мертвечиной тянущие облака, в землю, радостно распахнувшую костяные объятия…

…темные топи болотные и присыпанный снегом густой бурелом.

Заскулив, дракон вытянул шею и замер. В стекленеющих, тусклых глазах его стыли верхушки деревьев и небо с серыми, кучно бегущими тучами. Влад коснулся рукою драконьих изломанных крыл.

— Арбалетные стрелы… Удивляюсь, что ты не рухнул прямо на город, дракон. Тырговиште захлебнулось бы смертью, ело б ее, точно хлеб, макая в меду. Драконово милосердие не знает границ. — Он покачал головою. — Только что мне с этого милосердия, если дорога моя теперь так одинока, бела и метельна?

…Осыпая снежинки с ветвей, она вышла из-за деревьев — дева в ярком плаще цвета крови драконовой и зеленых, мертвенно-тусклых одеждах.

— Ты забыла в лесу свою тень, о, прекрасная дева! — Влад склонился в глубоком поклоне. — Мерзлый снег за твоею спиной так же светел и чист, как и добродетель твоя…

Дева расхохоталась, звонким, точно тысяча колокольчиков, смехом.

— Тень моя бродит в ночи бесприютною вылвой, черной кошкой скулит на вершинах холмов, о доблестный рыцарь! Зачем она мне, сторонящейся кривды во всем? Зачем тень тому, кто стремится всю жизнь к безупречности? — Она подала Владу тонкую бледную руку в пушистой перчатке, и Влад почтительно принял ее. — Пойдем же со мною, о благороднейший рыцарь — и ты тоже лишишься тени своей, и душа твоя будет так же чиста и нелжива, — прошептала она. — В полночь на перекрестке я возьму острый нож и отрежу тень от ступней твоих. И ты будешь летать со мной над ночными холмами, легче воздуха, легче снежинки… — Она рассмеялась. — Соглашайся же, рыцарь Влад, победитель дракона! Или все сомневаешься ты? Думаешь, ждут за лживость твою тебя райские куши? — Лицо ее зло исказилось.

— Вот где он, сын вырколаков! — прогремело вдруг за спиной, и Влад обернулся. — Думал уйти от меня, в лесах отсидеться? Нет, нюх у меня посильнее, чем у охотничьих псов!.. К болоту его загоняйте. Там и прикончим, — ожег его слух голос Хуньяди-стригоя. — Скорей, пока вылвины чары не обратили мечи ваши в былинки, а вас — в мохом заросшие пни!

Влад перевел дыхание.

— Нет. Прости меня, прекрасная дева, но не могу я — уйти в ночные холмы за тобой, обратиться души лишенною, проклятой богом нежитью. — Он покачал головой. — Всю жизнь я выгадывал, лгал. Теперь же — смерть свою хочу встретить я как подобает крещеному. И если уж суждено мне в посмертии пламя адское — что ж, на все воля господа нашего, а не моя…

И, подняв ввысь окровавленный меч, он шагнул — к тем, кто ждал его на засыпанной снегом опушке.

— Как погибли отец и брат мой? — произнес Влад, дивясь ледяному спокойствию в словах своих. Испитая холодами, трава под ногами его была иссушено-желта, мертва и полита дождем. Прозрачные капли стекали по каменным плитам надгробия. Влад перевел глаза — на тех, что стояли поодаль могилы в почтительном, скорбном молчании. — Казан! Ты был с отцом до последнего…

— Он знал, что так будет, — выдохнул тот, чьи седые, точно инеем серебренные волосы выбивались из-под съехавшей набок в великом волнении шапки. — Когда войско Хуньяди-стригоя, что везло с собой родича вашего, господарь, Владислава… — Казан сокрушенно вздохнул, словно бы сожалея о недружелюбии Владова рода, о распрях вечных внутри него, — к стенам подошло тырговиштским, и отступники из числа бояр ваших им ворота открыли — отец ваш подозвал меня, господарь. И была на нем цепь золотая, драконова, и пряжка на поясе, подобная драконьей чешуинке, и дракон — полз за ним, смотрел предано, по-собачьи. И сказал мне отец ваш: «Вновь Хуньяди идет на меня войною, и я чувствую смерть, что бежит впереди войска его длинной, мертвенноголовой змеей. Когда Влад, сын мой, придет в Тырговиште, то передай ему, друг мой Казан… — дернувшись суетливо, боярин снял с пояса меч, подал Владу, поклонившись с почтением, — …передай ему меч мой, коим некогда опоясал меня король Сигизмунд, в рыцари Ордена принимая. Пусть послужит ему этот меч для подвигов славных. А еще передай, чтоб лукавством он совесть свою не запачкал. И чтобы — врагов называл он врагами, а друзьями — лишь только тех, кто взаправду друзья». Вот и все, что просил передать меня отец ваш… — Казан замолчал.

— Дальше, — холодно вымолвил Влад. — Я хочу знать имена — тех, кто предал его. Тех, кто звал его другом, о дружбе с ним и не помышляя. Тех, кто продал его за серебренники Хуньяди. Кто знает, может, и меня они также продать захотят? — Влад подавился смешком.

— Покинули они Тырговиште, господарь. — Казан развел руками, словно бы в глубочайшей растерянности. — Как услышали, что войско ваше к ним приближается, — так и бежали… Знать, совесть их нечистая мучила! И Владислав этот бежал вместе с ними. Слаб и труслив он, и без Хуньяди-стригоя силы его невелики… Хуньяди же… — голос боярина дрогнул, — в подлости своей брата вашего, господарь, тяжко ранил, и выколол глаза его, чтобы на белый свет не смотрели, и заживо приказал в могилу зарыть, глумясь и насмешничая над умиравшим. А Владислав… — Казан покачал головой, — Владислав видел все это и вместе с ним потешался. И велел стрелять по дракону, который отца вашего, господарь, увозил, стрелами арбалетными. И был ранен дракон, и от ран этих умер, и забрали его себе болота Былтенские. И отец ваш… — боярин замялся, — отец ваш погиб вместе с ним. Только меч его Хуньяди-стригой приволок с поля брани, в крови черной, стригойской, нечистой. И, смеясь, к ногам моим бросил — мол, держи, старик, господарскую цацку, толку мне от нее все равно никакого!

— Погиб, говоришь? — Влад в упор посмотрел на Казана, будто съежившегося под взглядом его, ставшего тусклее и меньше. — Только вот могилы отцовой я в Тырговиште не вижу. Нет отца моего — ни среди живых, ни средь мертвых нету. Проводи меня к топям Былтенским, боярин. Там, где бился отец с Хуньяди-стригоем и нежить его одолела. Пока не увижу то место своими глазами, покоя мне не видать.

Влад замедлил дыхание, вслушиваясь в шелест мертвой и мокрой травы под ногами, в мерный дождевой перестук. «Умереть — все равно что уснуть… Может быть, найду я отца среди спящих?» — внезапно подумалось Владу. И эта мысль показалась ему лишенной малейшего намека на лживость.

Трясина болотная была неоглядна, темна и тускла. Распростершись меж хмурыми елями, она ожидала в спокойствии — тех, кто сможет довериться шаткому непостоянству ее.