Сергей Беляков - Мю Цефея. Цена эксперимента

Кэпкэун оскалился.

— Хочу, чтоб вы стали подобными мне, — прорычал он, выпрастывая из-под халата когтистые жуткие лапы. — И служили мне верно, когда придет время ваше взойти на валашский престол. Двуликие, сердцем изменчивые правители, во всем послушные воле моей… Ха-ха-ха-ха! Ваш отец обманул меня, зато вы не обманете!

И песок хищно ринулся Владу в глаза, точно рой мошкары, разъедая до колкости, до ливнем хлынувших слез…

И виденье исчезло.

— Я не мог поступить иначе. Не мог, понимаешь? — Отец заглядывал Владу в лицо, и рука его, сжавшая Владову руку, ощутимо дрожала. — Это временно, это не навсегда. Я и сам всю свою молодость в заложниках жил… — Он осекся.

Влад смотрел на него, будто бы опасаясь увидеть — второе лицо за роскошной господарскою шапкой, когда, скрипя шеей, повернется отцовская голова, и заросшая волосом псиная морда глянет с усмешкой на Влада, и скажет кэпкэун: «Ха-ха-ха-ха, глупый драконыш, замыслов моих пока что, по малолетству, не понимающий! Вот вырастешь — станешь таким же, как я! Ха-ха-ха-ха!»

Влад перевел дыхание.

— Мы выполним твою волю, отец. Останемся у султана столько, сколько потребуется… Да не реви ты! — прикрикнул он на Раду. — Какое напутствие скажешь нам, сыновьям своим, если вдруг — не случится нам больше увидеться?

Отец сокрушенно молчал, точно враз лишившись способности к человеческой речи, точно разомкни он закрытые накрепко губы — и из уст его Влад услышит не голос, а песий, заливистый лай.

— Тогда — я с драконом твоим попрощаюсь. — Влад поднял глаза к тяжелой, изумрудной горе за плечами отцовыми, тут же выдавшей в дождь громовое мурлыканье. Влад улыбнулся. «Дракон остается драконом, даже с людьми проживая, даже пищей питаясь простой, человеческой. Почему бы и мне не остаться собою, даже в диком нехристианском краю, средь чудовищ с песьими головами? Почему бы не остаться собою и Раду? Неужели дух наш в крепости своей будет слабже драконова духа? А отец… нет, не участь заложника изменила его. Не оковы, не плен… Видно, был он от рожденья таким — двоедушно-лукавым, изменчиво-мягкосердечным. Не быть тополиному пуху твердым, как сталь. А стали — не размягчиться, подобно подушкам пуховым».

И мысли об этом принесли Владу спокойствие.

Туман разливался над берегом моря. Кисельный, густой — он тянулся с залива, опутывал саваном черные, оголенные ветром деревья, клубясь, поднимался к вершине горы.

Влад встряхнул головой, изгоняя из мыслей туманную, стылую обреченность.

— Султан больше людей на охоту берет, чем мы в этот крестовый поход призвали, — произнес он скорей себе самому, чем кому-либо, кто мог разобрать речи его, скрытые сизой туманною дымкой. — И не будет нам славы здесь, и громких побед над султановым войском не будет…

— Потому ты и дракона с собою не взял, союзничек мой неверный? — прохрипел сквозь туманное покрывало голос Хуньяди. — И армия твоя числом невелика!

— Уж сколько собрать удалось. — Влад дернул поводьями, будто бы обрывая все возможные возраженья. — Не ты ли говорил мне, друг мой Янош, что не доверяешь ни мне, ни дракону, ни влахам моим, чтоб за дело всех христиан они отчаянно бились? Вот и последовал я словам твоим, и дракона оставил в Валахии, и войско свое сократил. Но снова ты недоволен…

Прокашлявшись вязким туманом, завыла труба. Влад поднял глаза в бледно-серое, топкое небо, полное армией туч. «Точно армады султанские, — мелькнуло в мыслях. — Во сколько же их больше, чем нас? В пять раз? В четыре?»

— В атаку! — Взметая копытами пыль, конь королевский взвился на дыбы, небесам угрожая мечом. — С нами Господь! Смерть или победа!

На юном челе короля Влад видел тернии — скорого мученического венца. Его молодая горячность несла в себе безвозвратную гибель всем, кого уведет за собой королевский призыв. На доли мгновения он позавидовал даже — этой лихой, безудержной смелости, солнцу, сжигающему своими лучами самый вязкий туман, а потом, содрогнувшись склонами, гора сплюнула оземь первый османский отряд, и Влад вскинул меч и устремился навстречу.

Закат растащил по небу кровавые облачные лоскутья. Там, на залитых красным, умирающим солнцем просторах, грызлись между собой небесные вырколаки, рыча, выдирали друг у друга из пасти останки добычи, и звездами тлели белые, не знающие пощады глаза их, и ветром достигало земли горячее вырколачье дыхание.

Мертво-бледное лицо короля было спокойно и тускло. В пустой, размозженной ударом глазнице его деловито полз муравей, перекатывая между лапок былинку. На полпути к переносице он остановился, передыхая.

Влад смахнул муравья, осеняя лицо короля крестным знаменьем, отдавая последнюю честь — королевской самонадеянности и слепой, безнадежной вере его в высшую небесную справедливость. Этим вечером она умерла, а с ней — прекратилось биение королевского сердца.

Влад поднялся на ноги, счищая с коленей траву и приставшую грязь. Тьма на небе сгущалась — черными вырколачьими спинами, кои делались все многочисленнее. Высосанное досуха их неистово-жадными ртами, солнце погасло и скрылось за черной вершиной горы. И вырколаки завыли, заскрежетали зубами в накатившей ночи, и от протяжных стонов, от гулкого рычания их — содрогнулась луна, щербатая белая кость, вырколачья игрушка.

Влад слепо нашарил поводья в густой, нарастающей тьме. Вскочил на коня, отдаляясь от пахнущей мертвой травою и кровью земли.

Луна стыла в небе, надкушенная вырколачьим клыком. И звезды звенели ей пронзительно-тонкими голосами, и поскрипом жалились ветру деревья, а потом — Влад уловил между них, в отдалении, хрусткий цокот копыт, и рука его вскинулась упреждающим жестом — тем, кто все еще следовал с ним.

— Османы рыщут вокруг, чтобы добить уцелевших, — произнес он, взирая сквозь непроглядную тьму, глубокую, как небесный бездонный колодец. — Будем же наготове и не позволим застать себя без защиты!

Черные, ветром скрипящие ветки раздвинулись, зло, недовольно кряхтя, выпуская на залитую луной поляну взмыленного, храпящего жеребца и всадника на нем, мотающегося на седле в изнеможении.

— Влад… Вырколак тебя раздери, что за встреча! — донеслось удивленно с седла. — Вот уж не ждал тебя встретить здесь, в этом чертовом месте, пожравшем все наше Ватиканом благословленное войско… Где, дракон его забери, были эти благословения, когда османы разбили нас в пух и прах? Где молитвы папские заблудились, когда пал король Владислав? А ты отчего-то живой… — Голос всадника брызнул холодным презрением. — Впрочем, понимаю я отчего. Не стал ты биться тогда в полную силу, для вида лишь с корпусом Карака-бея схлестнулся, а после — людей своих с поля боя увел, дабы соблюсти договоренность с султаном! Трус! Предатель и трус!