Дмитрий Колодан - Мю Цефея. Шторм и штиль

4. «Дневник полярной экспедиции».

Сюрреалистический хоррор 2005 года от южнокорейского режиссера-дебютанта Лима Пхиль-сона. История про шестерых военных во главе с бравым капитаном (Сон Кан-хо, звезда незабываемой «Жажды» Пак Чхан-ука), идущих к антарктическому «полюсу недоступности». Этот фильм, где (как часто бывает в лучших южнокорейских картинах) холодная безупречность видеоряда сочетается с хаотическим жаром страстей, из которых состоит само повествование. Полярники, мечтающие пешком достичь «полюса недоступности» (знаменитой условной точки на антарктической карте, до нее доходили только советские путешественники в 1959-м), сперва просто сильно устают, но бодрятся и шутят, потом начинают находить то, что осталось от шедшей задолго перед ними британской экспедиции, в том числе ее зловещий дневник, потом всем становится уже вовсе не до шуток… Все, что всегда восхищало нас в южнокорейском кино: вся эта ризоматика, и внезапные готически-лирические вставки, намеки-недомолвки и порванный в клочья нарратив, да плюс эстетика «Нечто» с ее обметанными снегом куртками-«алясками» и остро заточенными ледорубами — ну как тут не влюбиться? Но главное, что тут есть, — то самое симмонсовское ощущение хоррора, так сказать, социального — когда страшнее всего даже не неведомая тварь, что бродит где-то в снежной вьюге снаружи, а твой собственный товарищ, который прячется вместе с тобой в обледенелой палатке.

5. «Последнее место на Земле».

Завершает подборку «редкая птица», которой, кажется, до сих пор не существует в официальном русском переводе, да и ее как-то вообще проблематично достать в сети легальными методами. Семисерийный эпик 1985 года ТВ-режиссера Фердинанда Фейрфакса про борьбу за первенство в достижении Южного полюса в 1912 году экспедиций капитана Амундсена (Сверре Анкер Оусдаль) и капитана Скотта (Мартин Шоу). С телефильма этого, а вернее, с послужившей ему литературной первоосновой скандальной книги «Скотт и Амундсен» Роланда Хантфорда началось переосмысление тех трагических событий, как и в целом — всего героического века антарктических исследований. Тут противостояние норвежцев и британцев представлено не то что конфликтом двух национальных характеров, а конфликтом двух типов мышления. Один — романтик, второй — циник. Один — отважный рыцарь, второй эффективный менеджер. Один геройски погиб, второй выполнил все условия задачи. А вы бы с кем пошли в полярную экспедицию? В Британии многие до сих пор считают Хантфорда очернителем образа национального героя, а тот просто попытался увидеть в бронзовом монументе на Ватерлоо-плейс обычного человека со свойственными тому страстями и слабостями. Сделано это все с большим вниманием к мелочам и большой любовью. Тщательно подобранные локации (снимали на Баффиновой Земле) в сочетании с подробностями экспедиционного быта зачастую создают сюрреалистический эффект. Если бы Кафка задумал написать про покорение полюса — вероятно, что-то такое и получилось бы. Причем, если покопаться, выясняется, что самые странные моменты и самые безумные диалоги как раз почерпнуты из дневников и воспоминаний. Этот вот сюр — как раз самое настоящее и реалистическое. Есть, например, сцена, где англичане выдвигаются в белую пустыню, навстречу солнцу, с развернутыми знаменами — как на войну. Или как норвежцы у себя на базе едят торт-Антарктиду. При этом каждая серия начинается с пролета камеры над засыпанной снегом палаткой — ну, понятно чьей… Отдельного упоминания заслуживает кастинг. Уже тогда заслуженный Макс фон Сюдов в роли всеведущего арктического отца-демиурга Фритьофа Нансена играет с интонациями, в которых невольно мерещатся повадки Трехглазого Ворона из далекой еще «Игры Престолов». Не подкачали и многочисленные дебютанты 80-х: так, Билл Найи традиционно прекрасен даже в эпизодах, а душка и симпатяга Хью Грант остается душкой и симпатягой даже в условиях изнурительной и убийственной полярной гонки.

Под ретрофутуризмом обычно понимают «будущее в прошлом» — сумму устаревших сюжетов и фантастических допущений, в которые авторы пытаются вдохнуть новую жизнь. Некий обобщенный Эдгар Берроуз и Габриэль Жюль Верн, поданные на чуть более современный лад, — раскованные приключения и стимпанк. А еще беляевский дизельпанк, клокпанк леонардовских механизмов, киберпанк 80-х с хакерами и корпорациями…

Проблема в том, что для начала нормального анализа ретрофутуризма надо уйти от чисто описательного подхода. Простого критерия «Если вокруг шестеренки и паровые машины и вот изобрели арифмометр, то это стимпанк» — маловато. Обычно за таким перечислением следуют котелки, фраки, кэбы, сложные оптические прицелы — и вот уже неизбежен Лондон, а рядом бродит Джек-Потрошитель.

То есть, пытаясь определить конкретный сорт ретрофутуристики, мы соскальзываем к описанию штампов.

Требуется перейти от интуитивного определения — к четким критериям.

Для этого разберем два «встречных вектора», которые часто можно наблюдать при многолетних трансформациях фантастических сюжетов. Ярче всего они проявляются в двух моментах:

Где-то с конца XIX века, когда стало понятно, что Луна все-таки необитаема и безжизненна, взоры жаждущих Контакта устремились на Марс. Но следующие семьдесят лет — это непрерывное отступление оптимистов на все более оборонительные, скромные позиции. Этапы этого отступления легко читаются в истории фантастики.

Марс 1890—1910-х — Герберт Уэллс «Война миров». На красной планете есть развитая, агрессивная цивилизация.

Но потом все более властно вступает в свое права парадокс Ферми — космос молчит, нет радиоперехватов, да и телескопы развиваются. Ясно, что всепланетной технологической цивилизации там нет.

Марс 1910—1930-х — Эдгар Берроуз «Принцесса Марса» (1912), Алексей Толстой «Аэлита» (1923). Фантастами допускается существование государств и даже серьезной техники, но уже без экспансии в сторону Земли. Упадок, деградация, съеживание — вот образ цивилизации Марса.

В 1920-х удалось измерить температуру поверхности, узнать состав атмосферы — и вот понятно, что там арктические пустыни в лучшем случае, а может, и вообще жизни нет.

Встреча с марсианами, похожими на людей, стала ретрофутризмом.

Марс 1940-х — воплощен Робертом Хайнлайном в «Красной планете» — местную цивилизацию надо представлять как незаметную, пусть имеющую биологические формы, но никак не техническую. А потому полумистическую, интровертную вещь-в-себе.