Джон Краули - Бесконечные Вещи

Потом молчание. Silentium post clamores [148] Молчание после криков (лат.). Так назывался трактат Михаэля Майера (1566–1622), алхимика и врача, написанный на немецком в 1617 г., совсем близко к описываемым событиям. — обещала книжица, пауза, дающая время поработать душе, больше говорить ничего не надо.

А потом, через год, новый призыв, еще одна libellum [149] Книжечка (лат.). , на это раз на латыни:

« Краткое рассмотрение таинственнейшей философии, составленное знатоком философии Филиппом Габелльским, публикуемое ныне впервые вкупе с Исповеданием Братства Р. К. Издано в 1615 году в Касселе Вильгельмом Весселем, печатником наисиятельнейшего князя » .

Таинственнейшая философия была знаком, который, казалось, он всегда знал и, в то же самое время, видел впервые.

Consideratio [150] Рассмотрение (лат.). знака было арифметическим или mathesis [151] Значение слова mathesis представляется не вполне постоянным. Согласно словарю Льюиса и Шорта [Lewis and Short, A Latin Dictionary. Oxford, 1879, s.v.], может означать: (1) математику; (2) астрологию. Именно во втором значении это слово употребляет поздний латинский астролог Юлий Фирмик Матерн. Мне кажется, здесь имеется в виду именно астрологическое значение. , форма знака — stella hieroglyphica [152] Иероглифическая звезда (лат.). — говорила сама за себя. Оно начиналось с пифагорейского Y, а затем должен был следовать рассказ, история вселенной, описанной как путешествие души, или, наоборот, путешествие души, описанное как вселенная. Иоганн Валентин Андреэ поглядел на знак, показавшийся ему маленькой человеческой фигуркой, а потом внимательно прочитал абзацы, рассказывающие о злоключениях, разделении и последующем объединении, создавших символ. И чем больше он глядел, тем больше понимал и меньше знал. Он тряхнул головой и засмеялся, чувствуя себя обманутым и заинтересованным; отбросил книжку в сторону, потом опять взял в руки. Да, шутка, но хорошая. Или не шутка: старый холодный мир заканчивается, и на него вот-вот прольется поток правды, света и красоты, который, по повелению Господа, должен сопровождать выгнанного из рая бедного Адама и смягчить его горе.

Весь прошлый год Иоганн Валентин втайне изучал Великое искусство превращения, которым, как говорили, Братство занималось во многих местах; ему, по-видимому, приказали изучить алхимию, если он хочет стать одним из них, если, конечно, они вообще существовали; он хотел понять, сколь далеко в Натуру простирается его познание. Его мать сама была фармацевтом и создавала materia medica [153] Целебные вещества (лат.). ; он, еще ребенком, стоял рядом с ней, когда она работала с перегонными кубами и печами, но сейчас ему не хватало мужества в одиночку зажечь физический огонь и смешать физические alchymia [154] Здесь: флюиды, вещества (во всяком случае, я так понял). Слово «alchymia» — позднелатинская форма слова «alchimia», которое попало в европейские языки из араб. ’al-kimiya’, а оно, в свою очередь, было позаимствовано из среднегреческого chemeia «флюид». в физических перегонных кубах, начать мучить materia [155] Материю (лат.). и поставить атенор [156] Алхимическая печь, аналогичная современной песчаной бане; имела вид башенки с куполообразной крышей. в физическую печь. Однако он был уверен, что это не единственный способ работать с Искусством. Сердце — та же печь, а мозг — атенор. Так что, этот знак, эта stella hieroglyphica , на которую он смотрел, могла сама быть précis [157] Кратким изложением (фр.). или сокращенным изложением всего Искусства. Это математические кости гомункула, нарисованный человечек, которого нужно одеть в плоть, и этой одеждой является Работа, а объектом и целью — Личность, получающаяся в результате.

Однако в пронумерованных цифрами и буквами параграфах Consideratio не было никакого рассказа. Превращение, происходящее в огне или в сердце (подумал Андреэ) выше любого рассказа . Так что, если ему нужен рассказ, он должен написать его сам.

И он напишет его сам . В его собственном сердце произошло болезненное и приятное превращение — и он должен написать рассказ, отсутствующий на этих страницах. И каждая глава в нем будет рассказывать еще один кусочек истории, истории о том, как разделенный человек был собран заново, пока не настанет неизбежный счастливый конец.

Но он не будет метать свой жемчуг перед невежественными свиньями: в своей истории творений Искусства он не откроет этих творений никому, за исключением тех, кто уже знает их. Для всех остальных это будет веселый шуточный рассказ. Ведь говорят, что озорная история Апулея, «Золотой Осел», на самом деле является рассказом о превращении в виде комической повести, которой никто не обязан верить.

Иоганн Валентин Андреэ, лютеранский пастор из Тюбингена, положил рядом с собой Consideratio , чтобы тот направлял его, сел за стол и начал писать комедию или ludibrium [158] Шутка, насмешка (лат.). («потому что мое вображение столь сильно поразила игра английских актеров», скажет он позднее). Он написал заглавие: «Химическая свадьба Кристиана Розенкрейца». Брат К. Р. К. — это герой и автор; отныне его имя открылось миру; он Кристиан Розенкрейц, уже немолодой, но еще не рыцарь; в начале пьесы или ludus [159] Игра, забава, шутка (лат.). он молится, готовя свое сердце к празднику пасхи, и тут начинает дуть ветер, сильный ветер, ужасный ветер [160] Последующий текст ни в коем случае не является переводом Химической Свадьбы. Скорее это размышление Краули/Пирса на темы Химической Свадьбы. :

Поднялась настолько ужасная буря, что, казалось, весь холм, на котором стоял мой маленький дом, вот-вот развалится на части; однако неоднократно зрел я, как Диавол делает подобные кунштюки (ибо Диавол часто пытался искусить меня); и только укрепил я свое сердце и вновь отдался размышлениям, как почувствовал, как кто-то коснулся меня сзади.

Так перепугался я, что даже не решился повернуться. Тем не менее тщился я остаться храбрым и спокойным, как подобает мужу в моем положении. И тут ощутил я, как меня дергают сзади за платье, опять и опять, и наконец осмелился обернуться. И тут увидел я прекрасную восхитительную деву в небесно-голубом одеянии, усеянном золотыми звездами. В правой руке она держала трубу из чеканного золота, на которой было выгравировано имя — легко прочитал я его, но мне все еще запрещено произносить его вслух. В левой дева держала большую пачку писем, на всех языках, которые она должна была разнести по всем странам; были у нее и большие красивые крылья, имевшие множество глаз, как у павлина; сии крылья легко могли поднимать ее вверх и нести вперед так же быстро, как орлиные. Должен был бы я усмотреть и другие ее чудеса, но провела она со мной совсем короткое время, а я был так поражен и испуган, что больше ничего не увидел. Как только повернулся я к ней, перебрала она письма, выбрала одно, маленькое, и почтительно положила его на стол; затем, не проронив ни единого слова, взлетела. Поднявшись, издала она на своей трубе такой могучий звук, что весь холм отозвался на него эхом, и добрую четверть часа после этого не мог я слышать собственные мысли.