Юрий Москаленко - Там, где нас не ждут

— Послушай, а пигмей слышит нас сейчас?..

«Естественно, я ведь не закрывался!»

Я подошел к лежащему канну. Старый, морда сморщенная, весь какой-то дряхлый, и рубище на нем мятое, грязное, замызганное. А вот взгляд… взгляд несломленной личности, сильной, волевой. Н-да, иметь такого в рабах — себе дороже. Но и убивать… я, конечно, их ненавижу, но чтобы хладнокровно убить беспомощного? Уже не смогу. Пусть сам решает.

— Эй, тело! Слышишь меня? — обратился я к пигмею. — Мотни головой, если слышишь.

Грязное недоразумение закивало головой, как маятник.

— У тебя два варианта. Какие, ты уже слышал. Я и так вмешался в твою жизнь, вернее — смерть, а что с тобой будет дальше, решишь сам. Захочешь умереть, вон кинжал лежит. Если выберешь второй вариант, чего мне, собственно, не хочется, то Великий скажет, что делать. Подумал? Так каково ваше решение, милостивый государь? Ответ, быстро!

На лице у старика появились слезы. Он, наверное, не понимал, как ребенок может так командовать. Ничего, пусть привыкает, мы еще и не так могём!

— Второй! Я должен жить, у меня не закончены дела, не выполнены клятвы и есть обязательства. Там, за порогом, меня не примут даже в качестве раба! Но я должен жить и сам прерывать жизнь не буду. Хочешь — убей меня сам, я ведь вижу, что ты нас, каннов, ненавидишь!.. — зло смотря мне в глаза, прорычал мой первый раб.

— Как скажешь; ты сделал свой выбор! — и, обращаясь уже к стоящему рядом бобику, спросил: — Какие наши действия дальше?

— Снимайте рубахи, мне нужны ваши предплечья. И предупреждаю: будет очень больно. Но, малыш, ничего не бойся и ничему не удивляйся. Если хочешь, закрой глаза. Но тогда пропустишь весьма интересное зрелище.

Я отошел на противоположный край алтаря, чтобы раздеться (уж очень сильно вонял старый пигмей), снял перевязь с ножами, вытащил томагавки из-за пояса, скинул футболку.

Пигмей разделся еще раньше и стоял теперь на коленях, обхватив свои хлипкие плечи трясущимися руками; его била крупная дрожь, и хотя вокруг была ночь, но теплая, продрогнуть он не мог; значит, его от пережитого так колотит.

Бобик уселся на задницу посередине алтаря и, запрокинув голову, закрыл глаза. Настраивается, наверное. Мы с пигмеем молчали, ожидая, когда пес очнется от своей медитации. Прошло немногим более часа. Когда бобик очнулся, то посмотрел на нас как-то… не очень хорошо: как, наверное, смотрят ученые на подопытных кроликов. Мне сразу стало дурно от предчувствий: вот же экспериментатор хренов… ведь он этого никогда не делал, но как загорелся — глаза сверкают, пасть раскрыл, язык вывалил, только что слюна не капает!

«Налюбовался, малыш? — с подколкой спросил бобик. — Не боись, я почти уверен в успехе!»

«Вот-вот, именно что „почти!“ — с запоздалым страхом подумал я.

Но было уже поздно, бобик оказался около меня и, сказав: „Замри, не бойся и не дергайся!“ — так, между делом, вонзил мне клыки в левое предплечье».

«Боже! Как больно!» — мысленно заорал я, стиснув зубы, но взгляда от пасти бобика не отводил. Между тем пес накладывал плетение прямо через зубы, проталкивая его мне в руку. Боль почти ушла, оставляя место жжению, которое увеличивалось по мере погружения в меня заклинания. Форма паутинки намертво впечаталась в мозг, что сильно удивило меня. Ведь я никогда не хвастался своей памятью, на деле дырявой, а тут — такие достижения… Однако! И тут же в голове щелкнуло: «Навык быстрого изучения», — ах, вот он как работает… Понятно!

Операция длилась долго, порядком измучив меня и вытащив клещами боли все силы. Наконец бобик разжал пасть и, отстранившись, принялся зализывать мне рану; снова в мозгу вспыхнула структура плетения зеленоватого цвета и совершенно замысловатого рисунка, что опять отпечаталось в памяти несмываемыми красками. «Лечит!» — пронеслось у меня в голове. Бобик отстранился совсем, и я рухнул на алтарь. Клубы белого дыма окутали руки, и по ним вверх от ладоней, уткнувшихся в гладкую, отполированную поверхность алтаря, поползло тепло, расслабляя и наполняя тело свежестью и силой. Лепота! В мозгу снова клюнуло: «Осторожно, наркотик!» — но оторваться от «сладкого» уже не было сил…

Вырвал меня из состояния кайфа бобик, резко заорав в моей голове:

«Не отвлекайся — смотри, что надо дальше делать, а спать будешь потом!»

Он стоял уже перед трясущимся пигмеем, который орал во весь голос, не слушая заверения бобика, что тот его есть не собирается. С горем пополам, но Тузику удалось провести аналогичные манипуляции со стариком, только первое плетение слегка отличалось от того, которое он поставил мне. От ора я оглох, ведь старик кричал так, что заглушал шум водопада, и доорался до того, что охрип и сейчас просто сипел. И вдруг я его почувствовал. Волна сильной боли накрыла меня, отчаяние и страх захлестнули гигантской волной, сводя с ума. Я шмякнулся на попу — терпеть боль становилось невыносимо — и закричал в унисон хрипам старика. А потом провалился в спасительное беспамятство.

День пятнадцатый

Очнулся на алтаре. Голова болит, во рту кака, горло першит. Разлепил глаза — раннее утро. Довольно свежо, бобик посреди постамента в позе сфинкса, а вот пигмея не видно — сбежал, что ли? Нет, вон он за постаментом с другой стороны, под кустом спит, и хорошо спит, и сны у него приятные, даже улыбается во сне. Я подскочил на месте! Как я мог знать, что он там, его же отсюда не видно?.. Подбежал к краю алтаря — точно, вон он дрыхнет, скотина старая, но как я его почу… А ведь бобик предупреждал, и вчера меня накрыло то, что чувствовал пигмей… и как теперь жить? Ладно, разберемся!

Быстро оделся, нацепил перевязь, распределил томагавки за поясом, подобрал арбалет, в кошель сложил ошейник и кольцо, подаренное новым герцогом. Нож любителя жертвоприношений сунул за пояс. Вроде ничего не забыл. Спрыгнул с постамента, подошел к пигмею, постоял немного, потом мыском сапога слегка попинал его ногу.

— Вставай, лежебока, все счастье проспишь!

Канн заворочался, открыл глаза. Увидел меня с оружием и попытался отползти под куст. Спросонья испугался, видимо. Потом выпучил глаза, поднес руки к шее, ощупал ее, и в глазах промелькнули искры радости. Меня снова накрыла волна, но уже безмерного счастья. Ну вот, мало мне было реакций уже собственного тела, так теперь еще и пигмей будет донимать… Надо учиться закрывать этот эмоциональный канал.

— Проснулся, вонючка? Вставай давай, у нас дела.

Старик подскочил на ноги и вдруг поклонился в пояс:

— Да, господин, я готов.

Я опешил — «господин»! Интересненько!.. Ладно, и это переживу. Хорошо, что могу его слышать — надо спросить, какие языки он знает: может, научит?

— Пошли. Возьми мешок — вон у постамента лежит, и иди за мной.