Рина Море - Огонь и Ветер [litres]

У Риннэн дрожали губы. Взгляд такой – вот-вот заплачет.

– То есть вы мне рассказывали всякие грязные истории про Эльяс, надеясь, что я при случае перескажу их Его Величеству; жаль только, что не в письменном виде; давали своим родителям читать мои письма; согласились на переписку со мною, только потому что хотели, чтобы я в письменном виде выболтала на себя какой-нибудь компромат, и потому задавали в ответных письмах тучу провокационных вопросов; ваша семья написала на меня анонимный донос, – это все было не низостью!

– Я больше не могу вас слушать! Какая мерзость! Умолкните!

– Могу и помолчать. Ваши письма скажут Его Величеству больше, чем любые мои слова.

– Чего вы хотите, л’лэарди Верана? Это месть? Вы прикинулись моим другом, чтобы отомстить?

Смеюсь ей в лицо.

– Дружбы вашей я никогда не просила, мне довольно было, чтобы вы отвечали на письма. Мне нужны деньги. Двадцать кридов – обязательно монетами, еще двадцать, если не сможете деньгами, можно дорогой вещью. Завтра. На бал. Или преподнесу Его Величеству подарочек. Скажу, поймала мерзкого анонимщика. К моим выходкам он привык.

Вовремя спустившейся в парк принцессе Варагад пришлось разнимать нашу драку. Риннэн кричала: «Змея!», я удирала от водяной, показывая ей язык и демонстративно вывернутые пустые карманы.

В маленький дворцовый сад осень будто еще не пришла. Ветер тих и по-летнему нежен, пахнет морем и все еще солнцем. Смеркается. Сотни фонариков подсвечивают ажурные кроны деревьев, маленькие огненные скорлупки плавают по воде бассейна. Сказочно. Эта сказка красива, немного печальна, и она обязательно была, будет – я ведь так четко ее вижу, будто наяву! Как поздним вечером владыка мира, утомленный государственными заботами, приходит в этот сад, устало опускается на шитые золотом подушки, слуги подносят кубок вина. Владыка задумчиво слушает отдаленный рокот волн за стенами, всматривается в усыпанное звездами небо. Ждет. И вот из-под облаков вниз падает сизая птица. Мощный клюв, острые когти, круглые хитрые глаза, перо хранит запахи других континентов. Взмах крыла – и вместо птицы за спиною владыки стоит дева. Она неслышно опускает ладони ему на плечи, массирует напряженную шею и тихо рассказывает, что творится за морями и океанами в чужедальних странах.

Это будет счастливый конец моей истории.

– Л’лэарди Верана, о чем вы грезите?! Идите сюда немедленно! Вы вообще слышали, что я только что говорила? Ах, за неделю совершенно невозможно подготовить что-нибудь достойное, да еще с такими бестолковыми исполнительницами!

Это л’лэарди Варагад, наш режиссер, нервным скрипучим голосом отдает последние распоряжения и причитает. Она постоянно мною недовольна. Не так танцую, не то говорю, платья у меня не те. Для выступления пришлось перешивать мое любимое, серо-голубое, пришивать рюши.

Можно подумать, я просила главную роль! Вообще предпочла бы тихо постоять в уголке сцены. Мне и так есть о чем волноваться, помимо выступления, и есть чем заняться, кроме зубрежки реплик. Честно говоря, переживаю, хотя повод такой пустяковый в сравнении с другими моими проблемами. Но в присутствии императора хочется быть безупречной. Мигдаль рассказала, что в их доме часто устраивались небольшие домашние представления. Это одно из любимейших развлечений столичной знати. Все невесты – более опытные актрисы, чем я. Эльяс, разумеется, играет Богиню, Ее земное воплощение.

– Л’лэарди Верана, сюда!

Нас загоняют за сцену. Прибыли первые гости. На представление приглашены родственники невест и узкий круг придворных. Ждем прибытия Его Величества.

Шум, переполох. Низкий голос, похожий на раскаты грома. Бешено скачет сердце. Никогда бы не подумала, что пробежаться по сцене и сказать пару реплик – это так страшно.

– Л’лэарди Верана, вы готовы?

Сцена освещена сотнями фонариков и заставлена горшками с растениями. На заднем плане – полотно с изображением зеленых холмов и долин, разделенных речкой. Занавес поднят!

Звенит десяток браслетов на моих запястьях. Стараюсь не думать о том, что Его Величество на меня смотрит, а сосредоточиться на этом звоне. Легкомысленная сагана танцует. Ветер ее крыльев гнет леса. Пришедший с севера град побивает людские посевы. Люди – десяток саган, одетых в заплатанную крестьянскую одежду, – плачут, взывая к небесам.

Легкомысленная сагана танцует. Вождь Улар и его брат ссорятся из-за сердца прекрасной девы. Брат Эльяс, Киран, в роли брата Улара. Самого вождя изображает молодой ветренник, чем-то напоминающий мне Велана. Смертельная дуэль. Пока вождь занят сердечными делами, люди, отчаявшись ждать милости от своих богов, собирают войско и нападают на селение саган. Эффектная драка – топоры и вилы против молний. Топоры и вилы почему-то побеждают. На лесной поляне поздно опомнившийся вождь плачет над телом брата: «Что я скажу матери?»

Льется кровь. Первый город саган разрушен, стихийники вынуждены бежать в лес. Мать Улара находит старшего сына над телом младшего и в отчаянии взывает к Богине, умоляя покарать деву, из-за которой произошло братоубийство.

Богиня снисходит в тело матери. Эльяс сбрасывает черную накидку и платок. Под ними – золотое платье и сверкающая корона на голове. Из-за кустов выходят прекрасные ангелессы в белом. Легкомысленная сагана танцует на пепелище прекрасного города.

– Мой дар тебе был жизнью, но в руке твоей стал смертью. И я говорю – слаба рука твоя, чтобы держать мою волю. И я говорю – отныне и ты, и дочери твои, и дочери твоих дочерей пусть отдают свою душу тому, кто способен защитить ее от порока!

Прозрачные крылья стрекозы за моей спиной трескаются, осыпаются на сцену мелкими блестками. Легкомысленная сагана должна раскаяться и устыдиться и, набрав горсть блесток, среди которых у горшка с деревцем заранее спрятали круглый сапфир, торжественно отдать камень, как символ стихии, вождю. Нет. Поднимаюсь с колен.

– Но в чем мой порок, милостивая Богиня? Разве я хотела битвы? Разве я начала кровопролитие? Душа моя – танец, ты сама создала меня такой! Я танцевала, потому что иначе не могу, мой танец предназначен лесам, полям и птицам, миру – зачем они хотели обладать им единолично? Разве моя вина, что красота будит в душах не добро, а жадность?

Эльяс растерялась. Прикусила губу, лихорадочно придумывая достойный ответ. Кто-то из зрителей истерично смеялся.

Занавес упал.

– Давай хотя бы браслеты снимем, – бормочет мама озабоченно. – Как неловко, они все переодеваются, одна ты будешь в сценическом костюме. Это я виновата. Это я во всем виновата. Я должна была это предусмотреть. Все предусмотреть. Я за свою юность один раз выехала ко двору. Нас с матерью никогда никуда не приглашали. Потом, когда замужем уже была, жила в поместье. Твой отец не любил столицу, я тоже. Я ничего не знаю. Конечно, как я могу тебя обвинять, если сама тебя ничему не научила.