Наоми Новик - Зимнее серебро

Магрета закивала:

— Да-да, ваша милость, Иринины волосы уже высохли, пора их расчесывать.

Она увлекла меня в угол, усадила в кресло и возложила руки мне на голову. В этот раз она распутывала мои волосы медленно, нежно, как никогда прежде, и тихонько напевала над ними — ту песенку, которую я очень любила в детстве, про смекалистую девочку, сбежавшую от Бабы-яги.

Магрета провозилась час, расчесывая мои волосы так, как ей казалось правильным. Еще час ушел на косы, которые она потом уложила вокруг головы в прическу, похожую на корону. Ко мне постучался отправленный отцом дворецкий: он принес ларец с украшениями и остался ждать у порога. Сегодня вечером я надену только кольцо, завтра ожерелье, а послезавтра корону — и она решит все окончательно, если уж кольца и ожерелья будет мало. Я подумывала, не совершить ли подмену: от матери осталось несколько серебряных побрякушек, которые Галине оказались ни к чему, и среди них было кольцо. Приятное глазу, гладко отполированное: надень я его вместо волшебного кольца — и никто не посмотрит в мою сторону, и никто не будет мною околдован.

Но отец распознает подмену, а назавтра меня ждет ожерелье, и для него двойника не найдется. Сегодня царь лишь глянет в мою сторону, и помрачнеет, и снова глянет, и я на целый день останусь для него покалыванием в затылке, каким-то едва ощутимым зудом — тем же зудом, что заставлял отца непрестанно поглаживать кольцо на пальце. Завтра меня по-настоящему выставят на торги. А на третий вечер отец уже готовился возликовать вместе с будущим зятем и предъявить меня всему свету как царскую невесту.

Сказать по правде, мне самой хотелось надеть кольцо. Чтобы оно было у меня на руке, чтобы серебро холодило кожу. Чтобы чувствовать, что кольцо мое. Я поднялась с кресла и в сопровождении Магреты направилась в спальню одеваться. Магрета подвязала мне рукава и одернула сорочку под пышными облаками серого шелка. Покончив с облачением, я вернулась в свою гостиную и кликнула дворецкого. Отцу кольцо налезало только до огрубевшей от оружия костяшки, а мне легко скользнуло на правый большой палец и село как влитое. Я вытянула руку, любуясь холодным серебряным сиянием, и шепоток женщин внезапно смолк — а может, я просто перестала его слышать. За окном быстро садилось солнце, и мир окрашивался в синий и серый.

В среду вечером мои тетушки с семействами приехали ужинать; все расселись вокруг стола шумной компанией. И Бася, И конечно же, тоже там была, мы вместе помогали накрывать на стол. По пути в кухню она стиснула меня в объятиях, чмокнула в щеку и жарко прошептала мне в ухо:

— Все сговорено! Спасибо тебе, спасибо, спасибо!

Ну да, еще бы ей не радоваться! Лучше бы она влепила мне пощечину и расхохоталась в лицо — тогда мне было бы за что ее ненавидеть. Я, выходит, оказалась в роли доброй феи из ее сказки. Сама благословила Басин домашний очаг. Вот уж благодарю покорно! И кто вообще придумал этих добреньких фей?! Какой надо быть лапочкой, чтобы день-деньской порхать вокруг всяких недотеп и осыпать их дарами. По мне, так феи совсем другие. Одинокая бабка, что померла по соседству и оставила после себя пустой дом, где и украсть-то нечего — нескольких кур да сундук с платьями на раздачу, — вот настоящая фея-крестная. И никто о такой бабке слова доброго не скажет. Как может Бася меня благодарить?! Ведь я ради нее и пальцем бы не шевельнула!

За столом я, забыв о манерах, оттяпала себе огромный кусок творожного пирога и сжевала его сердито и молча, будто вконец оголодала. Сплю и вижу, как стану королевой Зимояров и брошу их всех, внушала я себе. Заледенеть бы внутри так, чтобы в самом деле мечтать о зимоярской короне. Но холод не приходил, и о короне не мечталось. Слишком много во мне было от отца. Мне хотелось обнять Басю и порадоваться за нее. Мне хотелось кинуться домой и умолять родителей, чтобы спасли меня. Бабушкин пирог был таким родным, и сладким, и нежным — и все равно он застревал у меня в горле. Закончив, я выскользнула из-за стола, поднялась в бабушкину спальню и поплескала на себя водой из умывальника. А потом, прижав к мокрому лицу полотенце, подышала через лен.

Внизу раздался радостный шум. Я спустилась, и оказалось, что прибыл Исаак с родителями выпить с нами стаканчик вина. Басины родители только что объявили о помолвке, хотя все в доме, конечно, и так уже знали. Я тоже подняла бокал за здоровье жениха и невесты и по-честному старалась радоваться, даже когда Исаак, держа Басю за руку, принялся излагать дедушке их планы. В двух домах от дома его отца, вниз по улице, как раз выставили на продажу домик. Исаак намеревался немедленно купить его на то золото, что заработал благодаря мне. А через неделю — уже через неделю! — у них намечалась свадьба. Все-то у них случится в мгновение ока — как по мановению волшебной палочки.

Дедушка кивнул и заметил, что домик они себе выбрали небольшой, как раз для молодого семейства, и коли так, то свадьбу можно отпраздновать у него в доме — это будет знак его благоволения. Дедушка был доволен, что молодые решили на первых порах не тратиться на дорогое жилье. Бабушка уже увела обеих матерей пошептаться насчет приглашений и гостей. А Исаак с Басей подошли ко мне. Они оба улыбались, и Бася протянула мне руку:

— Мирьем, обещай, что будешь танцевать на нашей свадьбе! Больше нам от тебя никаких подарков не надо.

Я кое-как выдавила улыбку и ответила, что да, обещаю. Но свечи понемногу таяли, а этим вечером предстояла еще одна помолвка. Посреди веселого гомона я расслышала тихий перезвон бубенцов — высокий, какой-то нездешний. Звон делался громче и громче — и вот он уже у самого порога, и звери из упряжки бьют тяжелыми копытами, и чей-то кулак властно стучит в дверь. Кроме меня, никто ничего не слышал. Мои родственники как ни в чем не бывало болтали, смеялись и пели, а мне казалось, что их голоса тонут в раскатистом грохоте.

Я бесшумно встала, вышла из гостиной и прошла в переднюю. Ларец с золотом так и стоял у входа, наполовину скрытый громоздившимися на вешалке шубами и накидками. Мы все как-то о нем позабыли. Я распахнула дверь и увидела белую дорогу и сани — узкие, изящные, сработанные из белого дерева. Четверка похожих на оленей зверей стояла в упряжи из белой кожи; на облучке сидел возничий, а на запятках примостились еще двое слуг. Все они были белокожие и высокие, как мой Зимояр — наверное, уже пора звать его «моим», решила я, — но не такие величавые. Слуги носили всего одну косу с несколькими блестящими бусинами, вплетенными в волосы, а одежда у них была всех оттенков серого.

Их король стоял на пороге, одетый в этот раз как приличествует для церемонии. Голову венчала корона: обруч из золота охватывал его лоб, на каждом из колючих, подобных остролисту серебряных зубцов сверкал драгоценный камень. Платье его было все из белой кожи. Плечи покрывал плащ, подбитый белым мехом; по краю, точно звонкая бахрома, рассыпался ясный хрусталь. Зимояр глядел на меня с высоты своего роста, и вид у него был сердитый, а уголки рта опустились в недовольной гримасе. Похоже, невеста ему не пришлась по сердцу. Да и с чего бы ему мною восхищаться? На мне было самое нарядное платье, которое я надевала в шаббат, с красной вышивкой вокруг манжет и на подоле, шерстяная жилетка и передник с оранжевым узором. Красивый наряд, но ничуть не роскошный, не особенный — просто платье купеческой дочки. А что на жилете золотые пуговки да на вороте мех — так это признак зажиточности, не более того. Я невысокая, неказистая, волосы у меня какие-то бурые — ну куда мне замуж за владыку Зимояров! Поэтому я не дала ему и рта раскрыть.