Наоми Новик - Зимнее серебро

— Нравится? Ну так спроси, можно ли его взять.

— Можно мне взять зеркало? — прошипела я сквозь стиснутые зубы. Он протянул зеркало и уронил его мне в ладони так, чтобы не прикасаться ко мне. А после этого быстро развернулся и вышел прочь.

До Вышнинского тракта мы с Сергеем так и не добрались. Мы сперва двинулись в ту сторону через лес, но где-то через час из чащи донеслись голоса и собачий лай. Собак в деревне нынче осталось не много. В долгую зиму и собаки шли в пищу. Только лучших охотничьих псов не съели. И теперь эти псы шли по нашему следу. Мы остановились. Сергей подумал немного и сказал:

— Давай я… к ним выйду.

Если они поймают Сергея, тогда, наверное, они угомонятся. За мной одной они не погонятся, разве что немногие. И я смогу убежать. А если мы станем убегать от них вместе, то я устану быстрее. Сергей все же повыше меня и покрепче, да и в платье много по лесу не побегаешь. Но я представила, как Сергея вешают: как накидывают петлю ему на шею, как помост у него под ногами проваливается и как он дрыгает ногами перед смертью. Я видела раз, как вешали вора, которого схватили на рынке. Покачав головой, я сказала Сергею:

— Нет.

И мы свернули в чащу вдвоем.

На какое-то время все стихло, а потом началось по новой. Вдали залаяла одна собака, потом вторая. Они приближались, и мы заторопились. Потом лай опять смолк, но мы уже устали и бежали не так быстро, и тут снова раздался лай — сначала с одной стороны, потом с другой. Нас окружали, как стадо коз, которых гонят в сарай. На земле еще кое-где лежал снег, и мы оставляли следы. И тут уж ничего нельзя было поделать.

Вдруг резко стемнело, хотя до заката было еще далеко. Нам казалось, что мы идем целую вечность, но это из-за того, что мы выбились из сил. Небо затянула огромная серая туча. В лицо нам ударил порыв ветра, и запахло снегом. Я еще удивилась: какой снег в эту пору, ведь почти июнь. Но снежинки кружились над нами — сначала редкие, а потом уже и не редкие. Мы стояли на прогалине, а лес вокруг нас весь заволокло белой пеленой.

Ни криков, ни лая больше не было слышно. Снег валил и валил — такой густой, такой сильный, и ясно чувствовалось, что метель эта надолго. Все охотники постараются поскорее вернуться назад, в деревню. Мы поспешали как могли, хотя куда мы идем, даже не догадывались. Просто торопились уйти подальше. Старый слежавшийся снег оказался под свежим снегом, и теперь мы не видели, где скользко, где грязно, а где просто глубоко. Я упала, налетев коленом на заснеженный острый камень, и колено у меня саднило. Сергей споткнулся и проехался вперед на животе — встал весь мокрый и перемазанный. На голове у него наросла целая снежная шапка, которая делалась только больше и больше, пока мы шли.

Я была привычная ходить подолгу, но мы уже прошли куда больше, чем путь от нашего дома до дома Мирьем. И там-то я ходила по ровной дороге. Но мы все равно шли дальше. К тракту мы выйти даже и не пытались. Я не знала, в какой он стороне. Может, мы ходим по лесу кругами. Холод крался от пальцев вверх по рукам и ногам. Лапти у меня промокли, на одном несколько завязок порвались. Ноги совсем задубели и стали как неживые, но я даже неживой ногой чувствовала, что лапоть вот-вот свалится. Сергей несколько раз останавливался и дожидался, пока я все поправлю. Но в конце концов лапоть свалился окончательно, я споткнулась и полетела в снег. И выронила горшок.

Искали мы его долго. Нам бы лучше двигаться дальше, но мы об этом даже думать не могли, пока не перерыли весь снег. Наконец я заметила ямку на верхушке одного сугроба и с самого его дна выкопала горшок. На нем была небольшая щербина сбоку. Мы оба уставились на этот несчастный горшок: ведь нам и варить-то в нем было нечего. И чего мы так с ним носимся? Надо идти вперед, мы оба это знали, хоть никто и не сказал ни слова. Сергей взял горшок, и мы поднялись, чтобы продолжить путь.

И тут я поглядела на сугроб. Мы, пока конались в нем, смели снег с верхушки. И там, под снегом, проступала стена. Невысокая, мне примерно по пояс, но настоящая каменная стена, которую кто-то когда-то построил. Не очень длинная. И по ту сторону стены метель была вроде не такая сильная. Там, правда, громоздился здоровенный сугроб, вдвое выше Сергея. То ли кусты так занесло, то ли деревья. Мы перелезли через стену и подошли поближе. И оказалось, что никакие это не кусты, а небольшая хижина — внизу из камня, а сверху из дерева. И стены, и окна увивал засохший плющ, а дверь так и вовсе спряталась под мертвыми ветвями. Сухие листья крепко схватило морозом, а поверх корки льда еще присыпало снегом. Без труда обломав сухие плети, мы расчистили себе проход.

Мы ввалились в хижину, даже не разглядев толком, что там, за дверью. Все равно внутри было лучше, чем снаружи. Когда глаза привыкли к темноте, мы увидели стол, стул, деревянную кровать и печку. Перекладины на кровати и на стуле все прогнили, тюфяк тоже, но печка была добротная, целая. А рядом с печкой лежала охапка старых дров.

Я отломала несколько искрошившихся перекладин от кровати и надергала из тюфяка соломы на растопку, уселась возле печки и двумя палочками принялась высекать искру. Я знала, как это делается, потому что дома дрова, бывало, заканчивались и огонь гас, и нам приходилось заново его зажигать. Сергей поставил наш щербатый горшок и немного потопал ногами, согреваясь, а потом снова вышел наружу. Когда он вернулся, у меня уже теплился в печке огонек. У Сергея в руках была охапка мокрых дров и чудо: картошка.

— Там огород есть, — пояснил Сергей.

Картошины были совсем маленькие, но он накопал десяток, и есть их, кроме нас, похоже, было некому.

Я подбрасывала в пламя старые поленья, пока огонь не разгорелся как следует. Мокрые дрова, которые принес Сергей, мы разложили на печи и возле нее, чтобы сохли. Картошку мы засунули в печь, в горшок набрали снега, растопили его и оставили воду закипать на огне. А сами уселись у печки. Когда вода вскипела, мы выпили кипятку, чтобы прогреться. Потом вскипятили еще воды, я разрезала полусырые картошины и положила их в горшок довариваться. Так у нас будет и картошка, и картофельная водица в придачу. Картошка варилась долго, но зато потом, когда она была готова, мы ее съели, обжигая языки, — горячую, дымящуюся и такую вкусную.

Все это время мы ни о чем не думали. И когда ели картошку, тоже не думали. Очень уж мы оголодали и озябли. Я привычная к голоду и холоду, но чтобы как нынче — такого еще не было. Нынче нам пришлось хуже, чем на исходе самой голодной зимы. Поэтому нам в голову ничего не шло, кроме как где бы согреться и как бы поесть. Но вот мы все съели и согрелись, и я вылила картофельный отвар из горшка в чашки. И тогда мне вспомнился папаня — как на лицо ему упала вся эта горячая каша. Меня всю озноб пробил, и в этот раз вовсе не от холода.