С Джей-Джонс - Зимняя песнь [litres]

Наши глаза встретились, и в тот же миг весь жар из кухни куда-то улетучился.

– Доброе утро, фройляйн , – поздоровался Ганс.

Дистанция, которую он тщательно соблюдал, ранила меня сильнее, чем соскользнувший нож. А ведь когда-то мы были близки. Когда-то звали друг друга просто Ганзль и Лизель, были друзьями, если не больше. Давным-давно – до того, как все мы повзрослели.

– А, Ганс, – я деланно хохотнула. – Мы же почти семья, ты по-прежнему можешь называть меня Лизель.

Он чопорно кивнул.

– Рад встрече, Элизабет.

Элизабет . Формально и холодно, как и наши теперешние отношения. Я выдавила улыбку.

– Как поживаешь?

– Хорошо, спасибо. – Карие глаза Ганса смотрели настороженно. – А ты?

– Тоже хорошо. Чуточку волнуюсь. Ну, то есть, из-за прослушивания.

Выражение лица Ганса смягчилось. Он подошел к столу, взял нож и стал делать то же, что и я, – набивать кишку фаршем, перекручивать и отрезать сардельки.

– За Йозефа можно не переживать, – сказал Ганс. – Твой брат играет, словно ангел.

Он улыбнулся, и лед между нами немного подтаял. Мы вошли в рабочий ритм: начинить, закрутить, отрезать, – и на мгновение я была готова притвориться, что все идет, как в детстве. Отец давал нам обоим уроки игры на клавире и скрипке, мы сидели на одной скамейке, вместе учили одни и те же ноты, одни и те же гаммы. И хотя Ганс не продвинулся дальше самых простых упражнений, мы проводили долгие часы за клавиром, соприкасаясь плечами, но никогда – пальцами.

– А где же сам Йозеф? – поинтересовался Ганс. – Убежал в Рощу гоблинов?

Как и все мы, Ганс сиживал на полу у ног Констанцы и слушал ее рассказы про кобольдов и хёдекенов, гоблинов и русалок, про Лесного царя – Владыку Зла. Прежняя близость затеплилась между нами, словно жар в угольках.

– Может, и там, – тихо ответила я. – Сегодня последняя ночь года.

Ганс фыркнул.

– Разве он еще не вырос из игр в фей и гоблинов?

Презрение в его голосе стало для меня ушатом холодной воды; оно уничтожило последние сентиментальные чувства, связанные с общими детскими воспоминаниями.

– Лизель, не присмотришь за чаном? – сказала мама, утирая пот со лба. – С минуты на минуту должны привезти пиво.

– Сударыня, давайте я присмотрю, – вызвался Ганс.

– Спасибо, мой хороший, – кивнула мама. Передала ему мешалку, вытерла руки о передник и вышла из кухни, оставив нас наедине.

Повисла тишина.

– Элизабет… – нерешительно начал Ганс.

Начинить, закрутить, отрезать. Начинить, закрутить, отрезать.

– Лизель.

На долю секунды мои руки замерли, потом возобновили работу.

– Да, Ганс?

– Я… – Он кашлянул. – Я надеялся застать тебя одну.

Вот как? Наши взгляды встретились, и я посмотрела на Ганса без всякого стеснения, открыто и смело. Раньше он казался мне куда более красивым, поняла я. Подбородок не такой уж и решительный, глаза посажены чересчур близко, рот – маленький, губы тонковаты. И все же Гансу не откажешь в привлекательности, и я первая готова это подтвердить.

– Меня? – Я произнесла это чуть хрипло, но твердо. – Зачем?

Его темные глаза скользнули по моему лицу, брови неуверенно нахмурились.

– Лизель… Элизабет. Я хочу прояснить наши отношения.

– Между нами что-то неясно?

– Нет. – Ганс уставился на бурлящую воду в чане, затем отложил в сторону мешалку и шагнул ко мне. – Нет. Я… Я по тебе соскучился.

Внезапно мне стало трудно дышать. Слишком уж близко стоял Ганс, слишком уж его было много.

– Когда-то мы были хорошими друзьями, верно? – спросил он.

– Верно.

Из-за этой невыносимой близости я ничего не соображала. Губы Ганса шевелились, складывая слова, но я их не слышала, только чувствовала щекочущее тепло его дыхания. Я стояла недвижно, усилием воли сдерживая желание броситься ему на грудь; зная, что должна отстраниться.

– Лизель… – Ганс схватил меня за руку.

Я вздрогнула. Вид его пальцев, сомкнутых вокруг моего запястья, привел меня в изумление. Как долго я мечтала прикоснуться к нему, ощутить, как эти самые пальцы переплетутся с моими! И вот Ганс сам дотронулся до меня, а я чувствовала себя, как во сне, точно смотрела на чужие пальцы и чужое запястье.

Он – не мой. Он не может быть моим. Или… может?

– Катарина ушла.

На кухню приковыляла Констанца. Мы с Гансом отскочили в стороны, однако моих пылающих щек бабушка не заметила.

– Катарина ушла, – повторила она.

– Ушла? – Я предприняла отчаянную попытку собраться с мыслями и спрятать неприкрытое желание. – Что значит – ушла? Куда?

– Просто ушла. – Констанца причмокнула, трогая языком шатающийся зуб.

– Я послала за ней Йозефа.

Констанца пожала плечами.

– В гостинице ее нет, да и твоя красная накидка исчезла.

– Хотите, я ее найду? – предложил Ганс.

– Нет, лучше я сама, – перебила я. Мне требовалось привести в порядок разум и тело, убраться подальше от Ганса и обрести душевный покой где-нибудь в лесу.

Констанца вонзила в меня взгляд темных глаз и тихо спросила:

– Так кого же ты выбрала, девонька?

Обеими руками она опиралась на трость и сгорбленной спиной напоминала хищную птицу. Концы черной шали свисали с плеч, будто вороньи крылья.

Перед моими глазами вновь встали губы и подбородок сестры, по которым алыми ручейками стекал сок колдовского плода. Имей в виду, присмотр нужен не только Йозефу . В глазах у меня потемнело.

– Поспеши, – проскрипела Констанца. – Чует мое сердце, она ушла за Королем гоблинов.

Я выбежала из кухни в главный зал, на ходу вытирая руки о передник. Схватила с вешалки шаль, накинула на плечи и отправилась искать сестру.

Углубляться в лес я не стала, решив, что Кете находится где-нибудь рядом с домом. В отличие от меня и Йозефа, ее никогда особо не тянуло к деревьям, камням и говорливым лесным ручьям. Кете не любила грязи и сырости, предпочитала сидеть дома, в тепле и уюте, где можно сладко бездельничать и без конца вертеться перед зеркалом.

На этот раз я не нашла сестру ни в одном из мест, где она обычно пряталась. Как правило, Кете не уходила дальше конюшни (лошадей мы не держали, однако некоторые постояльцы приезжали верхом) или дровяного сарая, за которым посевная трава, окружавшая гостиницу, заканчивалась и подступал лес. В воздухе мне чудился слабый, неуловимый аромат спелых персиков.

В ушах звенели слова Констанцы: Она ушла за Королем гоблинов . Плотнее запахнув шаль, я торопливо двинулась по тропинке, ведущей в лес.

Далеко за дровяным сараем и ручьем, что бежал позади гостиницы, в самом сердце леса кружком стояла купа ольх – их мы и называли Рощей гоблинов. Деревья росли близко друг к другу, и их ветви напоминали чудовищные конечности – частью переплетенные, частью навек застывшие в танце. Констанца любила рассказывать, что эти ольхи некогда были людьми – молодыми озорницами, которые прогневали Лесного царя. В детстве мы часто проводили здесь время, я и Йозеф, – играли, пели и танцевали, развлекая Владыку Зла. Король гоблинов был призрачным силуэтом, вокруг которого я создавала свою музыку, а роща служила местом, где оживали тени.